(Из неизданной книги «Страна, которая везде и нигде»)

Какое кино хотел снимать Тарковский?

                                                 Воин, осуществляющий совершенствование, в                                                                        древности находился в состоянии мистического                                                                       проникновения в мельчайшее и тончайшее, в                                                                               глубинах, не поддающихся познанию…

                                                                                                                                                Лао-цзы

1

Формально говоря, у Андрея Тарковского в канун смертельной болезни было множество планов, однако было ли у них внутреннее обеспечение для реализации, если помнить о том, что Тарковский – художник не повторений, не эстетических вариаций на любимую тему, но восхожденья? Я попытаюсь еще раз вернуться к таинственному по стилю и смыслам выступлению художника в одной из лондонских церквей в 1984 году с речью-размышлением об "Откровении Иоанна Богослова” или, как он попросту в ходе речи об этом говорит, об "Апокалипсисе”, о предупреждающем гласе Конца света – теме тем, а быть может единственной существенной для позднего Тарковского теме. Взгляд на жизнь не только с точки зрения твоей личной смерти, которая всегда у тебя за спиной с левой стороны, но и с точки зрения гибели цивилизации, полного ее внезапного прекращения (прекращения Свыше за ненадобностью), кое тоже вот здесь, в воздухе висит над тобой.

«…И теперь я задаю себе вопрос: что я должен делать, если я прочел Откровение? Совершенно ясно, что я уже не могу быть прежним не просто потому, что изменился, а потому, что мне было сказано: зная то, что я узнал, я обязан измениться…»

Парадоксальнейшее заявление, в общем-то немыслимое в нашу "постмодернистскую” эпоху, не ставящую слово ни в грош; сказать такое мог человек либо средневекового склада ума, либо интуитивно постигающий импульсы Предания. Первое, что удивительно: отчетливость осознания, что ты изменился (признание в этом), прочитав "самое великое поэтическое произведение, созданное на Земле”. Второе – это смиренное, лишенное суетности и гордыни, приятие Вести, восприятие Иоанна как столь же смиренного передатчика, где Весть – это весть самого источника, из которого исходит всё живое в живом; "наивно-детское” допущение реальности такой вести. Отсюда – обращенность к себе долженствования: "Я обязан измениться…” Подчеркнутая императивность. Эта открытость Тарковского к изменению, идущая из восприятия жизни не как способа самоутверждения, не как акцентированной эксплуатации одной из своих потенций, кои бесчисленны, а как "трансформационного лона”, как зоны религиозного страдания  (чувство вины, о котором он говорил постоянно), а себя – как посланного в эту Зону с конкретной своей личной целью и заданием, которые ты должен понять (понять без чьей-либо подсказки, понять из  своего корня) и исполнить. скачать полную версию