Перечитывал на днях давнее ко мне письмо замечательного кинорежиссера и философа Крумова, где тот вспоминает строки из Первой элегии Рильке, там, где поэт описывает страх, который его обуял уже при  отдаленных голосовых явлениях ангела: "Так не преддверие ль ужаса есть красота? Не начало ль его, что одно только нам и по силам?.. В каждом ангеле – ужас..." Красимир признается, что эти строки всегда его тревожили. Что здесь поставлен некий предел романтической тоске по красоте, которая в современном мире мутировала в опасную социальную утопию. "Каждый раз, когда приезжаю в Германию (а он там преподавал много лет в киноакадемии), я остро чувствую эту живущую здесь внутреннюю установку и даже потребность в эстетизации страшного, одновременную с чрезмерным презрением к бытовому". Рильке почувствовал некий убийственный корень в самом феномене красоты и пережил испуг, великое смущение.

       Крумов прав: город страшен, и этот его ужас прикрывает лоск и блеск наводимой изо всех сил красоты. Европа стала истинным мастером в искусстве эстетизации всего и вся, дабы никто не догадался об алчном чудовище, призванном проглотить нашу душу и даже так, чтобы мы об этом и не вспомнили.

       Вот почему я всегда был за правду созерцания той естественной деградации, которой является жизнь и всё, созидаемое человеком; за правду созерцания экзистенции, какова она есть, когда прекрасное светит нам с той стороны, а не с этой, нами изготовляемой. Человек ничего кроме лжи изготовить не может. Прекрасное мы можем лишь воспринимать (подлинный художник – гениально чуткий восприниматель), но никак не творить. "Прекрасные города" – это ужасно, это отвратительно, ибо лживо. Обиталища человека должны оставаться во всей своей шероховатости и естественной органической хаотичности, в недовершенности и осыпаемости. Это раздражает? Да, жизнь раздражительна, красота усыпляет внимание. Лужа посреди города? Так ли уж это плохо? Дома в старинной патине стен, в подтеках, пятнах; развалины старого завода, парк, разросшийся до невероятия и перешедший в лес; естественные в своей бедности и неподверженности модам люди, не пытающиеся выглядеть красивее, моложе и веселее, чем они выглядят перед Богом, – разве мы не должны дышать правдой? Дышать красотой, измышленной менеджерами по продажам? Нет уж, увольте. Культ кукольной красивости и эстетического благообразия прикончил нашу протезную цивилизацию, в центр которой всунули машину, которая до последнего винтика сделана "по законам красоты".

       Таково назначение красоты в современную эпоху. Вылизанные, напудренные города, где женщины одеваются и имиджируют проститутками, но это называют красотой. Всякая исходная реальность (передаваемая традиционно, без мудрствований и новаций), всякая простота исконного быта (не подражающего модным образцам, измышляемым таинственным мировым Дизайнером) тщательно прячется в бодро и бурно эстетические формы, влекущие к восхищению их мишурным блеском. В этом ужас.

       Рильке, разумеется, никогда не считал, что целью художника может являться красота. "Искусство, – писал он, – это страсть к целостности. Его результат – невозмутимое равновесие полносоставности". Прекрасное не есть продукт человека. Прекрасное может подуть "с той стороны", со стороны ангела, и тогда мы чувствуем, как нас обдает ужасом, страхом уничтожения, ибо подлинную красоту, то есть красоту духовную, красоту мира полносоставного, где все времена слиты в единое, мы выдерживать не в состоянии. Лишь малая щепотка этой красоты уже дает нам почувствовать невероятный объем бытия, восстанавливая в душе все необходимые критерии кротости и божественного внимания.