Гравитация слов

Мы, худо ли, бедно, натренированы на эстетику форм (в искусстве и в жизни), ни никто нас не тренировал на этическую красоту, а тем более на духовную. Мы жертвы этой варварской межеумочной диспропорции.

Любопытное наблюдение: художественные произведения с рафинированно-изысканным и богатым языком и стилем в большинстве случаев страдают растерянностью смыслов и блеклым, орнаментально-поверхностным содержанием. Достаточно вспомнить Набокова и Андрея Белого. (Орнаментальность может быть изысканной и шикарной). Нечто похожее мы наблюдаем и в поэзии. Причина вроде бы ясна: эгоцентрический уклон толкает художника к работе над формой, ибо содержание есть доминирующее внимание к чему-то всеобще-данному, не персонно-самостному. Но думаю, дело не только в этом, не только в том, что ощущение собственной пустотности толкает романиста если не в формальности, то в изощрение стиля. И не только в том дело, что глубина и богатство душевной и ментальной жизни романиста требуют от него полноты внимания к этой сути, а не к одежкам и украшениям внешнего уровня ("музыка речи"). И дело даже не только в различии типов: нарциссы и люди духа. Есть за этим еще нечто более глубинное: духовные пласты человеческого космоса чураются эстетических изысканностей и фиоритур. За этим стоит нечто, для нас непостижимое.

Красота формы, стиля, языка? Но что может быть бесформенней и косноязычнее фрагментов Гераклита (и прозванного-то темным), этих его обломков и хаотических остатков? А между тем какая в них мощь интуиции истины. А много ли красоты стиля у Лао-цзы? Писатели и -веды упорно ругают Достоевского и Толстого за чуть ли не убогий язык и стиль.

Мы нуждаемся во всё новых формах намеков на истину из-за нашей слабости. Мы не герои, и прямое созерцание нам не по силам.

«... Дон Хенаро, смеясь, катался по земле. Затем он лег на живот и поплыл по полу. Когда я увидел, что он делает, я понял, что пропал. В этот момент мое тело каким-то образом осознало, что я прибыл к концу. Я не знал, что это за конец...»

       Да, пока мы не "остановим мир", мы ничего не поймем ни в его устройстве, ни в своей жизни. Выйти из кутерьмы "распорядка" и концепций и увидеть всё это со стороны как одну из биллиона возможных интерпретаций. Это прорыв к свободе в собственном смысле этого захватанного слова.

       Конечно, можно расшатывать точку сборки буржуазными способами: через преступления, через распущенность, через хамство; даже смена стран и "типов женщин/мужчин" может дать материал для "пинка". Однако это теория, на практике это лишь укрепляет скрепы мира, делая его более "комфортабельным", т.е. "джазовым"..Сдвигая мир к порнографии, человек смакует заранее заготовленный для него мир, укрепляя свою тюрьму.

Искусство у нас  уже давно стало порнографией (см. этимологический словарь), т.е. описанием быта и эмоций продажных людей (не только женщин, как было когда-то). Боюсь, что сама суть, само ядрышко т.н. творческих (креативных) людей порнографично. Порнографично само зрение, само устройство глаза. Это и есть обвал современного мира, внутренний обвал. Самоотчуждение от целомудрия как чувствования в себе изначальной плеромы. (Мудрость есть чутье на целостность). На место зрения мудреца поставлено зрение хама и бандита, увешанное миллионом побрякушек из "шедевров".

Вот почему все древние магические техники рекомендовали прекратить участвовать в "делании мира". Отцепиться от "дел мира". Т.е. практиковать не-деяние, неделание мира; суть этой практики не объяснить тому, кто не отцепился. Но с момента "отцепления" начинается вúдение каждой вещи не с позиций пользы её для нас, равно и пользы каждого человека. Всякая даже самая "незначимая" вещь или структура начинает светиться своим автономным "божественным светом", о котором так много молчат чаньцы и так много говорил на проповедях маэстро Экхарт.

Участвуя в "делании мира", мы видим собственно не сам мир, а его описание, то есть мы видим комментарий к миру, выдаваемый за мир сам по себе. Отказ от соучастия в этой игре продвигает нас к возможности увидеть "оригинал мира" хотя бы в отдельные моменты и часы. На серьезном уровне: мы отказываемся от того вúдения, которое организует нам мозг и начинаем видеть всем нашим сознательным телом (энергококоном), то есть тем трансцендентальным телом, которое единит нас и с оленем, и с птицей, и с жуком.

Одновременно это есть единственный реальный способ перестать самоутверждаться. То есть ты перестаешь быть функционалом, коими являются практически все современные люди, порабощенные функционализмом. Мир состоит из функционалов и удерживается ими. Перестав функционировать (участвовать в делании мира), то есть самоутверждаться (очень важно понять единство двух этих названий одного и того же процесса), ты начинаешь видеть вещи как они есть "сами по себе", то есть в их самосвечении изнутри их "не вполне земного" корня.     

Вот почему мудры (целомудренны) дети (если они еще не впали в ересь самоутверждения) и старики, если их покинула похоть самоутверждения и привычка быть функциональным. И вот почему православного мудреца называют старцем, независимо от паспортного возраста. Когда человека покидает похоть самоутверждения, он сразу обретает центр, в него возвращается его исконное свечение. Найти центр (эта набившая оскомину идея поиска, исканий) человек не может: центр приходит сам, он является как волшебство в сказках. Истинных путей не существует, все пути неистинны в функциональном мире, в мире функционалов-самоутвержденцев.

Нетрудно по этому принципу разобраться и в творцах, скажем в поэтах, используя этот ключ. Беда в том, что художников, не заточенных на самоутверждение, чрезвычайно мало.

Самоутверждение есть едва ли не единственная причина агрессии в семье, в компаниях, в социальных играх и игрищах на планете. Пропагандистские натиски, войны – апогей энергий самоутвержденченства, реализованное безумие.

Для Хуана Матуса и для дона Хенаро (в моем восприятии это своеобразные мексиканские даосы) все люди-функционалы – фантомы, привидения, нереальные существа.

Слышу голос: всё это хорошо как теория, но можно ли жить между интерпретациями мира, между глоссами? Жить чистым, абсолютно непосредственным, внеголовным, внеконцептуальным восприятием? Разве это не путь в сумасшедший дом?

       Реплика разумная и достойная внимательного рассмотрения.

Трансцендентальная речь, о которой я часто писал, – это речь не столько языковая, вербальная, сколько передаваемая всем телом (и внутренним в том числе), всем существом; это целостная речь, которая человечеством утрачена во имя торжества панлогизма.