России, конечно, давным-давно нет. Есть государственность под таким названием, не более того. Нет русского человека. Русский дом был брошен много раз. Перелистываю свою книгу о В.В. Розанове, снова натыкаюсь на его знаменитое определение русского: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь... Именно, именно когда наша "мать" пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее... Но и это еще не последнее: когда она, наконец, умрет и, обглоданная евреями, будет являть одни кости – тот будет "русский", кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого, так да будет...» Этот плач он писал в 1912 году, после убийства Столыпина, писал Розанов, еще недавно без памяти влюбленный в иудаизм и в еврейскую цивилизацию. Я думаю, сейчас людям (особенно новых поколений) даже и вовсе непонятно, во имя чего русский сын должен оставаться возле трупа матери и плакать. Что оплакивать? Именно это "новым людям" неопределенной национальности (вненациональным атомам) непонятно. Но это было понятно, скажем, Герману Кайзерлингу, графу, германцу. Два года он, страстно странствуя, исследовал религиозность людей мира. Истинную (то есть естественную, внутриклеточного уровня) религиозность он тогда (1912, 13 гг.) в Европе не обнаружил. «Только в России это явление еще встречается как норма. Действительно, очутившись в Индии, я уже не раз вспоминал русского человека. (Кайзерлинг прекрасно ориентировался в России, будучи формально поданным её империи). До странности похожий на индийца, он относится к миру с тем же всепониманием, с тем же чувством всеобщего братства и с той же непрактичностью. Вся разница между многочисленными паломниками, которых мне довелось видеть, с одной стороны, на берегах Ганга, а с другой – в Троице-Сергиевой лавре, ограничивается конфессиональными отличиями. Их сердца пламенели не только одинаковой ревностностью, но даже и одинаковым качеством этой ревностности. Да, Россия – Россия простых крестьян – сегодня остается, пожалуй, единственным близким к Богу царством христианского мира».

       Этот крестьянский мир был уничтожен полностью и до основания и до конкретных персон. И тот, в ком не сохранилась (или кому не передалась генетически или мистически) искра этой естественной русской религиозности, в ком не живет свет этой чистой связи материального с нематериальным, тот, конечно, может в лучшем случае лишь актерствовать, изображая русского, хотя сегодня массово актерствуют, как раз изображая европейцев. Это десятки и сотни миллионов людей (поколения), оказавшиеся бултыхающимися в промежутке: люди вне дома и вне нации. Они жили и живут в неком интеллектуальном бульоне: в умственном тумане. Племя, приклеенных к тому или иному комфорту и к потребительской корзине. Племя, выброшенное за бордюр бытия.

       Хотя в конце октября 1918 года, ровно год спустя после переворота, Розанов писал Голлербаху более экстатически: «До какого предела мы должны любить Россию?...до истязания; до истязания самой души своей. Мы должны любить её до "наоборот нашему мнению", "убеждению", голове. Сердце, сердце – вот оно любовь к родине – чревная...» Но этого новым поколениям (толпам) наших вненациональных людей уж и вовсе не понять. С их "точки зрения" это глупость. Ибо кроме головы да чресел у этих поколений ничего за "душой" нет. Тут как бы разорваны те связи, которые не людьми налаживаются. Сердце ведь (в розановском смысле) дается по факту, либо не дается. Так что обсуждать нечего.

       Розанова, как мы знаем, поразил почти мгновенный полный отказ россиян от царства: "Россия слиняла в два-три дня". И на то была глубочайшая причина. Я (раб Божий) писал в 2001 году:"Разумеется, говорить о какой-то наивности Розанова было бы смешно. Наивности не было, было острейшее ощущение (по контрасту с созерцанием уникальной родовой сплоченности и энергетической силы евреев) непатриотичности и величайшей расслабленности русских, потерявших волю и вкус к хлопотам "над родимым гнездышком". Чувство "русского дома" в этой огромной стране почти полностью сошло на нет, и в случае с убийством Столыпина, а затем с "делом Бейлиса" контрастно явились Розанову симптомы победы нигилистического настроения в русском "интеллигентном" обществе. В воздухе остро запахло русским распадом. Розанов верно чувствовал, сколь хрупка субстанция русской души, и верно ощущал роковую опасность "ласковости" еврейских и нееврейских революционеров, ибо давно уже русский образованный класс выучился даже и вслух презирать себя и Россию". Розанов фиксировал именно резко ослабленный родовой инстинкт. Что в начале века шло параллельно возрастанию "образованности" западного образца (убивающего всякий намёк на "сердце" или на всякий атом к нему внимания) и погружения в модные шаблоны западных умствований. (Ничего нового наша интеллигенция в этом смысле с тех пор не придумала).