Кого можно назвать в виде иллюстрации моего противопоставления? Омраченные, запертые в душном вещном мире высокоталантливые (а иногда и гениальные) эстетики ‒ в сущности многие поэты начала двадцатого века, первой его половины. Сонм громких имен. И знающий тайну транценденции, скромный в чисто эстетических возможностях ‒ Арсений Тарковский. Или Ходасевич. Ван Гог ‒ гениальный трансценденталист и гениальный эстетик.

            Андрей Тарковский непрерывно боролся с актерской самолюбивой подачей чисто эстетических энергетизмов. Эрланд Йозефсон вспоминал о поре съемок в "Ностальгии": «…Возвращаюсь к теме “актерской выразительности”. Тарковский в вежливой форме меня поправлял:”Троппо джениале. Слишком гениально!” – говорил он по-итальянски. Некоторых актеров подобные реплики раздражали, возникали трения. Ведь мы ищем возможности себя проявить, а Андрей нам этого не позволял…И я вспоминал “Сталкера”, где актеры иногда были просто частью пейзажа».

            "Слишком гениально!" ‒ это значит: много эстетики и вследствие этого нет бытия, бытийности и значит нет Бога. "Просто бытийствуйте! - так примерно говорил Андрей актерам. - И тогда станете подобны божеству; вы станете естественно этичными, то есть космосоподобными, избавитесь от суетно-разрушительной психологичности». Для актеров "весь мир - театр", то есть игра, а для Тарковского мир - это мистерия. Дистанция ощутимая и для большинства актеров и режиссеров непреодолимая. Дозревать пришлось бы долго.                                                                                                                                           

            В девятнадцатом веке практически вся русская поэзия этой тайною трансценденции владела: Жуковский, Батюшков, Пушкин, Лермонтов, А.К.Толстой, Тютчев, Фет и т.д. Серебряный век эту тайну утерял. Собственно, Андрей Тарковский взвалил на себя задачу эту связь (как метафизическую интонацию) восстановить. Вот почему все дешевые панегирики серебряному веку столь невежественно-бесплодны. Серебряный век ‒ это трагедия русской культуры. Это дети, бесплатно получившие огромное наследство и промотавшие его во славу тщеславного угара "недовольства миром". Хотя иные (Ахматова, Мандельштам, Пастернак) претерпевали отчаянную борьбу за выполз из подвала эстетизма, и наше наблюдение за этой драмой, если оно всерьез, многого стоит. То есть сама драма становится эпицентром поэтического действия и созерцания. Для Мандельштама бытийство то и дело инстинктивно выходит на первый план как истинное божество мира. Однако цветистость эстетических полей и интеллектуальный психологизм то и дело застилают горизонт, проносясь как песчаные бури.