(Заглянул в блокнот осенней поездки в Петербург).
Русские до Петра жили на земле как гости. Петр же возжелал поселиться навсегда. И красота стала главным тараном и обольстителем в деле этого закрепления.
Обычное определение искусства: производство красоты. Но разве в этом насыщающий или целящий смысл произведения искусства? Тем более, если вспомнить, что понимают сегодня под "красотой". Товарный ценник, марку, бренд, чье-то ловкое измышленье, учитывающее запрограммированные головные ожидания. Или просто тупой, идущий из паховой зоны, напор. Как говорила, сияя, Пелагея на конкурсе "Голос": "Я уверена, они своей энергией взорвут зал". Взорвать зал или, в конечном счете, земной "шарик", - вот сегодня причина "любить красоту". Конечно, архетипическая, вечная, как я говорю ‒ бытийная, красота здесь ни при чем. Ее здесь просто нет. Ее нет в сегодняшнем, сплошь материально-эстетическом измерении. Даже отнюдь не изощренный, вполне простоватый американец Генри Торо писал в своем дневнике о принципе красоты в архитектуре: "Правдиво строить внутри и снаружи, а украшения сами приложатся".
Когда сущность равна существованию, тогда ты ‒ бог. То есть когда существование становится насквозь сущностным. Что и есть "обожение себя".
Отнюдь не юдофобией объясняется моя печаль по поводу сдвижения русской поэзии в "еврейскую" сторону. Еврейская душа глубока и бездонна как интуиция Кафки. Но всё должно существовать в своем ареале, при соблюдении границ. Таково правило духовно живых, не эклектичных эпох. Таинственность и "патинность" русской души, неброская, живущая, собственно говоря, в измерении непроявленности, вне желаний поразить кого-либо, более того ‒ даже и не предполагающая "отклика", оказалась отодвинута на глубокие задворки. Чистая соревновательность? Искусство ‒ не рынок; горе народу, если оно превращается в рынок. Оставим сказки о первенстве спроса, первенствует всегда и везде предложение, именно оно формирует спрос.
Сижу в Национальной библиотеке, листаю переписку Рильке и Андре Жида, делаю фотокопию. Добираюсь до книги Дитера Бассермана. «Орфей ‒ представитель "Открытости", а не Пребывающий-в-этом. Для Рильке "Открытость" (Распахнутость, Простор ‒ Н.Б.) не есть познание пространства или представление о нем, но некий специфический (новый) способ познавать; это есть нечто, что он воспринимает/использует, но при этом это особый способ восприятия, это ‒ как он воспринимает. Открытое/открытость ‒ не вокруг него, она существует, покуда существует он; она существует в этом, лишь здесь впервые возможном модусе Бытия». Разумеется, это модальность внутреннего-мирового-пространства, а не просто "джазовая" самоотдача себя хаосу стихий и впечатлений вокруг. Внешний мир как таковой, взятый как нечто самостоятельное или, тем более, акцентно важнейшее ‒ иллюзия, химера интеллектуального воображения. Вот почему наше эго иллюзорно: оно всецело опирается на внешние корреляции, на "мнения людей", на постоянную возбужденность из-за проецируемых на себя социумных оценок. Т.е оно существует в мире тленно-преходящих ментальных эманаций. Человек, живущий внутренним, живущий в измерении бытия (а оно не бывает видно физическому зрению), как бы и не существует для людей, занятых счетами и сварами своих эго. Он в измерении нетленного, поэтому они вполне искренне его жалеют, считая неудачником и аутсайдером. Каждому своё.
|