Конец света в отдельно взятой душе,

                                                             или

                           До чего же скучен кинематограф, господа

Посмотрел вчера (с неохотой, предчувствовал, что скука будет смертная) "Левиафан" Звягинцева. Да и предыдущий его фильм "Елена" был ознаменован отсутствием какой-либо содержательной начинки. В первых двух картинах Звягинцев демонстрировал, как можно выстроить формально "метафизическую" стилистику a la Тарковский. Вообще по  отношению к кино, этому склонному к блефу и крайне легкому жанру (этакая вечная эстрада), надо держать ухо востро: здесь безбрежная сфера симуляций. И они легко проходят, поскольку желающих "просто поглазеть" - прорва. Попробуйте найти желающих внимательно читать новые книги стихов неизвестных поэтов. Глазенье же сегодня - жанр бегства из жизни миллионов.

            Лёва Гутовский (встретившийся мне на улице, когда я шел к кинотеатру "Знамя") оказался совершенно прав: ничего художественного в этом фильме нет. Добавлю от себя, почему: жанрово это фильм публицистический. Кстати, в советское время это был самый востребованный жанр. Скажем, "А если это любовь?" или "Доживем до понедельника" да даже экранизации классики были публицистическими: поиск прямого контакта с социально мыслящим или социально возбужденным контингентом; как бы обращение к "народу". Самое сегодня тоталитарно-доминантное государство (левиафан) - США - просто мастак по производству публицистики под видом худ. фильмов. Полагаю, что уж девяносто-то процентов всей продукции Голливуда - чистейшая "промывка мозгов". Так что в Америке-то такое, конечно, вполне может сойти за художественность, но не у нас, не в стране Тарковского и Параджанова.

            Ну ладно, пусть жанр, но сделано-то кое-как: либо небрежно, либо непрофессионально. Хотя профессионал тем и отличается, что делает всё очень тщательно, не позволяя себе небрежности ни в чем. Здесь же целый ворох недостоверностей и приблизительностей. Назову лишь некоторые. Невнятица бесед мэра и "владыки". Невнятица якобы нарочитая (якобы "символическая"), но на самом деле указующая на то, что автор не знает, как это бывает, если бывает. Неубедительна линия о якобы исчерпывающе "убийственном досье" на карикатурного, почти бутафорского мэра. Откуда такое досье могло взяться у недавно приехавшего из столицы  адвоката Димы, который не в состоянии даже подать заявление в суд. Неубедительна сцена избиения Димы: издалека-условно, в жанре эскизно-символическом. Но водку-то жрут крупным планом (хотя заметно, что это все же не водка). Совсем не убеждает смерть Лили. Самоубийство не вытекает из существа женщины, давно внутренне падшей и утратившей за что-либо ответственность. Разве ее кто обидел? Муж не очень-то заметил даже ее измену. Сама же она настолько внутренне нейтрализована, что легко перешагивает через любые табу. Лишь мальчик выступает единственным живым лицом, бунтующим против реальной разрушительницы дома. Убийство с изнасилованием? Глупость. Всё это шашечные поддавки. Равно недостоверны доносы на Колю ближней к нему супружеской четы, людей здравых и незлых. Натяжка за натяжкой, небрежность за небрежностью. И в итоге "приз за лучшую режиссуру"? М-да...

            А ось сюжета? Сценарная версия о таинственном выживании темными силами некоего Коли из его родимого дома. Сколько тумана. Но в фильме публицистическом достоверность дороже золота. Ведь если бы на лакомое местечко в маленьком городке, где колин домик, позарился епископат из губернского центра, то как бы Коля смог об этом не узнать? Да об этом бы шептался весь город. В такой среде уши за сто верст. Чтобы иерарх со свитой (священства) приезжал посмотреть на домик и на "шикарное" место и никто бы этого не заметил? Да Господь с вами. А здесь нам лишь в финале под сурдинку сливают информэйшен, что не мэр (смешной в своих потугах быть страшным) позарился на колин топос, а православная община, приход, епархия. Мэр - всего лишь жертва этой интриги. Но разве так делаются у нас подобные дела? Нет, конечно. Чтобы православная епархия не смогла договориться со скромным атеистом? Ни в жизнь не поверю, ибо не столь уж вдалеке живу от православных. Демонизация причастных к церкви лиц в данном случае совершенно неуместна, ибо неправдива. И выбрасывать Колю на помойку сегодня никто бы не стал. Нет ни малейшей мотивации. Купили бы ему славный домик (даже чуть получше, поскольку в этом-то жить-то зимой совсем нельзя, это же нам, русским людям, северянам, легко видно: это домик для теплого лета, в одинарное окно и в дощатые стенки); купили бы где-нибудь не в столь эффектном, но зато в не в столь продуваемом месте, да еще с земелькой. Что главе епархии плюс главе города пара миллионов. Это даже смешно обсуждать в рыночном государстве. Патологическая жадность в таком сюжете недостоверна, ибо говорила бы о патологической глупости отнюдь не глупых людей. Грехи власти, равно и грехи православной церкви ("кто без греха, пусть первый бросит в нее камень!") у нас находятся в совершенно другой плоскости, а эта плоскость в фильме даже не обозначена. Ибо автор фильма просто не чувствует нерва современной русской жизни, не чувствует тех ее вибраций между добром и злом, того почти сверхчеловеческого напряжения внутри живой человеческой души, которое в девятнадцатом веке было под силу изобразить Достоевскому, а в двадцатом - Андрею Тарковскому. А напряжение это связано с той совестливостью, с какой герой (протеже автора) ставит сам перед собой высочайшую планку, не оглядываясь на распад вокруг. (Который на Западе, куда Звягинцев побежал с жалобой ((а как это иначе назвать, фильм-то ведь не художественный)), мертвит людей много долее нашего).  Таково потенциальное напряжение современной трагики в искусстве. Потому-то настоящее искусство религиозно, даже не вводя ни одного религиозного символа и не произнося слова "Бог". Само "туше" художника религиозно, характер мазка, прикосновения к смычку или к клавише, к слову или к оку камеры. Религиозный художник не может не реализовывать в произведении ритм своего дыхания. Чаще всего это дыхание реализуется посредством образа одного из героев. Ничего и близкого к этому мы в фильме Звягинцева не найдем. Да, собственно, я бы сказал (исходя из реалий картины), что режиссер на это и не претендует, если бы как раз не слышал его интервью, где он, к моему изумлению, как раз на это и претендовал: мол, мой фильм религиозную ставит проблематику, а не социальную. М-да...

            Касательно родительского дома. Неужто в нашем государстве есть такие люди, у которых когда-либо не был порушен дом родителей или дедов? Сомневаюсь. Значит, они еще юные и живут в безликих квартирах или в "замках". Я хочу сказать, что никакого особого, т.е. трагического случая герой Звягинцева не переживает. Моих дедов вместе с моими юными родителями большевики в свое время вышвырнули из южно-русского "дома предков" в гибельность зимнего Приполярья. После этого я утратил еще два родительских дома, к каждому из которых был очень привязан. Неужто я кому-то мог пенять? Неужто кто-то еще верит, что трагедия конкретной жизни не лежит внутри самой этой жизни? Попытки обвинить русских чиновников, русскую церковь и сам субстрат русскости в несчастной судьбе Акакия Акакиевича околомурманского уезда, смешны. В нашу эпоху каждый строит свой дом и на том основании, которому он предан и к которому имеет силу. По внутренней силе - и правда, хотя правда всегда впереди.

            Впрочем, тема тоски по дому детства не может быть закрыта романом Алена-Фурнье или "Зеркалом" Тарковского. Тут и гениальная "Земляничная поляна" явится в памяти, и "Лето Господне" Ивана Шмелева, и "Леопард" Висконти. И еще многое. Но всегда и везде прикосновение художника к этому предмету - трепетно-благоговейное, ибо дом - это сакральная нора внутри Холма, это пещера нашего духа, здесь происходит реальная трансценденция, "связь миров".  Если этого нет, тогда это просто "машина для жилья", и значит нет причин заламывать руки. Так вот и в фильме "Левиафан" проблема дома исключительно экономическая, денежная: мало заплатили. Разумеется, вполне можно было показать действительно дом, камера могла бы сделать миф, могла быть с трепетом и сакральным вниманием увидеть (сотворить) духовное тело дома сквозь его плоть. Повторюсь, это вполне реально, но на это способны немногие даже из тех, кто хотел бы этого. Звягинцев не захотел да и не смог бы, если бы захотел. Он ушел в публицистику, и вместо "дома предков" мы видим фанерного типа времянку, небрежно-невнятно снятую равнодушным оператором. Равнодушно-бегло, ибо ни Николай, ни его супруга не любят этот дом. Они его "ценят". Но кажется при этом, что сам режиссер этого не понимает.

Всуе поминаемые автором фильма Иов и левиафан на самом деле в библейском контексте книги звучат божественными колоколами. Вспомним, какой именно цитатой укоряет священник Николая. «Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?..» Всё это звучит в фильме приземленно и бытово-бессмысленно. А ведь на самом-то деле это фрагмент бурлящего раскаленного монолога самого Господа, направившего сакральный поток речи к Иову и тем его беспримерно отметив перед мирозданием. В этом монологе Господь перечисляет в интонациях поэмы некоторых из восхитительных своих созданий, явно воспевая и восхищаясь волшебством их сути, совершенством, мощью, способностью подчиняться только Богу. Он показывает Иову совершенство существ Земли и их неподчиненность человеку. Человек слаб, чтобы хозяйничать. Так пусть же умерит свой пыл и свою похоть и своеволие. И поймет, что вся полнота власти у Бога и только у Бога. Всё и вся есть сакральное Бога, каждая былинка и каждый червячок. И приятие - вот удел всех. Левиафан (библейская энциклопедия считает, что имеется в виду крокодил, я же полагаю, что это кит) - это одно из многих божьих совершенств, сакральная тварь, а отнюдь не пугало или монстр, во что превратила профанная современная тенденция это мифическое существо.      

            Но дело даже не в этом. В интервью местному нашему телевидению Звягинцев заявил, что его влечет стихия трагедии, и последний его фильм из этого же теста. Позволю не согласиться. Картина эта, при всех скидках, не более чем мелодрама, ибо в трагедии (как жанре искусства) трагический герой сталкивается с чем-то ужасным, не вытекающим из жизненного поведения самого героя. Трагический герой сталкивается с таинственно-метафизической изнанкой жизни, с теми сторонами бытия, которые неподвластны человеческому разуму и человеческим понятиям здравого смысла, справедливости или, шире, этики. Рок и Бог предстают в своей непостижимости и жутко-разрушительной необъяснимости. Но финал трагедии странным образом очищает зрителя, снимает с него "буржуазную" ("мещанскую") или "позитивистскую" окалину, всю эту американистого пошиба (а чего они лезут?) гнусненькую самоуверенность, что "всё у меня схвачено и просчитано", что на земле можно весьма прочно устроиться и жить надежно-припеваючи, с гарантией, что жизнь создана для комфортабельной, сытой бытухи, т.е. для "счастья". Художник в трагическом жанре (а это едва ли не единственный настоящий жанр в искусстве, если внимательно присмотреться к шедеврам) бьет пошляка-обывателя (русский матерщинник - на самом деле классический вариант такого кастрированного человечка), бьет что называется под дых. (Помните зло-ироническое у Блока: "Ты можешь гордиться своею женой, своей конституцией куцей...") Защититься от жизни нельзя, никаких гарантий бытие нам не дает - вот что говорит в трагедии настоящий художник, осаживая самодовольного зрителя-пошляка, решившего, что кто-то ему гарантировал или должен гарантировать беспечальное существование. Потому-то в одном случае это скопище пошляков превозносит государство-левиафан, за которым оно (скопище) как за каменной стеной (американцы со своим всесильным США), а в другом случае (в нашем, российском) поносит своё государство именно за то, что оно не является такой защитной надежной стеной.

            Но истинный (взыскующий истину, которая в глубине сердца) художник-поэт противостоит такому меленькому позитивизму. Никаких гарантий бытие не дает! Бытие по своей сути, в своей глубине трагично и неизъяснимо в этой своей трагике! Ибо сталкиваются благородный человек и Ничто, Божий смех. (Если же крах терпит негодяй или тупая самодовольность или что-то вроде этого, то это не трагедия, разумеется, а возмездие). Но божественная трагика действует так необъяснимо "разбросанно", что человеческий ум не может ни просчитать это, ни найти какого-либо алгоритма. (Отчасти об этом гениальная библейская книга Иова или размышления Эйнштейна на тему, играет ли Бог в кости: интереснейший спор на эту тему был у него с Тагором).

            Никакого намека на трагику конфликта мы в фильме не видим. Библейский Иов (о котором неудачно-невнятно бормочет у Звягинцева священник) - герой трагический, ибо редкий праведник, поистине святой человек, преданный Богу лучше всех своих друзей-книжников вместе взятых. Судьба же (или сам Бог) тем не менее осыпает его несчастьями несчетными, и он неимоверно долго и смиренно терпит и взрывается на диалог с Богом лишь когда всяческая мера перейдена. С Колей же дело даже не в том, что он никогда не задумывался о Боге, как и весь тот круг людей ("естественных" пошляков-матерщинников, то есть импотентов в том или в ином смысле), среди которых он бытует, коротает дни. (Скажу банальность: Бога - не в церкви, конечно, надо искать, но в сердце своем). И дело даже не в том, что не рок вмешался в жизнь Николая. (Неужто бутафорский мэр - это рок? Или жена-шлюшка - рок? Этак мы все скоро перейдем в разряд царей-Эдипов). Ведь на самом-то деле все мы сегодня на земле вкручены в круг коловращающихся конфликтов, мы грыземся друг с другом за "место под солнцем", за жирную кость и т.п.  Разве мы устремляемся к бедности? Разве раздаем свои богатства, разве снимаем последнюю с себя рубашку ради ближнего? Нет. И значит мы, фальшиво целуясь-милуясь, воюем друг с другом непрерывно. Трагично ли это? Как посмотреть. Чаще смешно; но трагично, что мы придаем решающее значение жирной косточке, трагично, что мы полагаем, что дом - это нечто вполне и сугубо материальное, а не духовное. Трагично, что мы христианство ассоциируем с идеологией и с иерархией, а не с Христом. Оставьте священнику его священнический удел, не пытайтесь оправдать свое пустотное существование критикой в его адрес, а пойдите за Христом. К этому пути нет препятствий, и христианство в этом (реальном) смысле всегда чисто и открыто. Именно потому, что немноголюдно.

            И все же, почему в фильме нет и не может быть трагики? Решающим для меня является вот что: с первого же своего появления на экране, с первых же взглядов и реплик Коля вызывает у меня величайшее уныние, раздражение и, да простит меня Ганди, неуважение. Я наблюдаю за его общением с женой, ребенком, другом, слушаю его механизированный мат, наблюдаю за его механизированной паникой, прячущейся в бухании, вижу ту его трусость перед жизнью, которая давно его размолола как субстанцию. Короче: вместо человека я вижу (придется быть грубым) человеческую труху: этакое месиво несбывшихся надежд на неизвестно что, механистичного сквернослова, привыкшего не быть уважительным к миру, ибо мир одномерен и сугубо материален. Под стать ему "друг Дима". Под стать им душевно материализованная Лиля, превратившая семью в необязательный, т.е. блядский союз. Василий Васильевич Розанов, специалист по истории и метафизике семьи, особенно русской, говорил, что семья может быть одного типа - святая, а если она не святая, если женщина (жена, мать) не "светится мадоной" внутри этого союза, то никакой семьи и нет. По Розанову, семья либо святая, либо блядская. Если в семье сквернословят (если женщина это позволяет), то есть с презрением и усмешкой поминают всуе детородные органы (самое сакральное и самое приватное), то это не семья. (Эпицентр распада в сюжете фильма, конечно, Лиля, через нее всё гниение, лакмусовая бумажка которому - мальчик. Впрочем, и дурак Дима явился "кстати". Но разве они рок?) Думаю, Розанов прав. Так что оставим несчастного мэра и символического епископа в покое: дом ведь, конечно, не то, что можно разрушить бульдозером. Не было у Николая никакого дома. В гноилище он жил еще до всяких судебных тяжб. И друга у него не было, а был самодовольный трескун, такая же человеческая труха, как и все остальные взрослые персонажи фильмы. Драмой является сам факт скопления в маленьком пространстве такого количества человеческой трухи. Однако не хочет ли Звягинцев сказать, что Россия заполнена сплошь трухой, и лишь один внеположный фильму Звягинцев порядочный человек? Это смехотворное предположение. Россия обладает громадным запасом благороднейшего человеческого материала несмотря на всё. Громадным не в количественном измерении (трухи хватает), но в качественном. И это факт, если человек не "ботаник", если наблюдает русскую жизнь не из кабинета; если не наблюдает, а живет и бытийствует: как и положено художнику. Впрочем, разве публицистика - художественный жанр?           

            Искусство родилось не вчера, и существуют правила этой игры. Одно из неписанных правил гласит: негоже наполнять роман или фильм сплошь ничтожествами (именно по этой причине идут почти два столетия споры вокруг следствий "Мертвых душ" Гоголя, хотя автор ничуть не скрывал шаржированно-сатирического, гротескного характера всей своей "поэмы"); на этом фоне романист или режиссер, конечно, будут выглядеть чем-то или кем-то значительным, даже будучи никем. Классическое искусство (кроме, частью, сатиры) без всяких слов это понимало, и разве Толстому пришло бы в голову заполнить роман существами подобными Элен или Анатолю Курагину, а Болконских или Ростовых или Пьера опустить? Или Достоевскому наполнить роман сплошь Смердяковыми. Или Тарковскому впустить в фильм свору сквернословов-импотентов и женщин-шлюх и этак величаво наблюдать за их "страданиями". Произведение искусства не может не стремиться к тому, чтобы мы наблюдали за таким героем, которого способны, как минимум, уважать (видеть к нем реальное человеческое страдание, душу, способную к страданию, как бы ни был мал объем этой души) и значит серьезно отдавать ему свое внимание, всю его полноту; но еще важнее и целительнее, если нам дают возможность наблюдать за таким героем, который несомненно богаче нас внутренне и даже благороднее, то есть богаче этически. Наблюдать за беседой мудрых людей, наверное, полезнее и поучительней, чем за пьяной бузой "мертвых душ". (Хотя это, конечно, труд, на который сегодняшний "человек толпы" едва ли способен, и не столько даже из-за привычки к легкому, но по причине святой веры, что он сам умен несказанно. Дурак уверен в своем уме, умный человек страшно сомневается, уверенный в безбрежности человеческой глупости, в том числе своей).

            В этой стимуляции высшего ‒ суть, сердцевина искусства, и по этой же причине происходил естественный отбор художников: в художественную элиту естественно не мог попасть человек ничтожный, жалкий фигляр, не обладающий тем внутренним запасом содержательности и душевного объема, без которого искусство было немыслимо. Искусство есть способ трансляции, вдувания в племя духа, способ таинственного пробуждения в человеке его лучших и высших потоков, о которых он даже часто и не догадывается. Вот почему сохранялось в веках столь почтительное и благоговейное отношение к поэтам во всех жанрах. Это особые люди по качеству материала, а не штукари-эстетики, создатели симуляционных эффектов. Современная эпоха "постмодернизма" разрешила наполнять романы и фильмы человеческим дерьмом, поскольку в искусство хлынули те плебеи, которым раньше место было на помойке. Так, я думаю, сказал бы и Карлейль (раз нам нужны иностранные имена), и Альберт Швейцер, да кто хотите. Сменился менталитет, его уровень. Искусством стали называть абсолютно безответственное эстетическое чириканье, "вызывание эстетических эффектов", демонстрацию поз или позиций.

            Художественность  вырастает из исповедальности, а не из желания изобличать, полемизировать, топать ножкой и т.п. Настоящий художник - это исповедник и себе и своим героям. Исповедь же есть покаяние. Настоящий художник может одно-единственное - исповедоваться в своем любимом типе сознания. Ибо предмет изображения у художника - сознание человека, некий его тип. Сознание это предстает, конечно, оформленным пейзажной, предметной и субъектной сферой. Вот почему не бывает художественности без трансляции любви. Без растворения в предмете изображения художник не способен войти в ту пластику, которая одна только и касается религиозного измерения, измерения невидимого фундамента бытия.

            Настоящее произведение искусства - это повышающий, а не понижающий трансформатор. Нельзя "просто изобразить реальность". Произойдет понижение энергетики. Понижение качества жизни, качество ее понимания. Нельзя жить "фактами жизни". Оскотинишься. Как писал в дневнике один мудрый священник, даже справедливо критикуя (и резко) другого человека, надо критиковать выше его, чтобы критика шла выше, глубже. Тогда она может подействовать. Тот, кого ты разносишь, должен почувствовать воздух над собой, простор, который он упустил и может упустить окончательно. Толстой приводил пример с лодкой в реке с течением: грести надо выше того места, куда хочешь добраться, иначе снесет.

            Мир непознаваем, все человеческие цивилизации "несправедливы" к "маленькому человеку". В Греции такими маленькими человеками оказывались даже цари. Судьба Акакия Акакиевича у Гоголя общеизвестна. Страшный мир европейских "маленьких людей" запечатлел гений Кафки. Америка уже более полвека открыто издевается над "маленькими людьми" во всем мире и ее даже воспевают за это в Европе. Что сделал кинематограф, чтобы защитить этих маленьких людей? Ни хрена он не сделал, кинематограф ползает на коленках перед американскими киноакадемиками. "И от судеб защиты нет", - писал наш гений, правда, не в "Медном всаднике". И все же кто виноват в том, что дом благородного "маленького человека" Евгения был в одночасье уничтожен? Чем жители Мессины, Лиссабона или Помпеи/Геркуланума прогневили некогда богов? Всё это тайны, дающие нам понять, что не мы истинные хозяева на этой прекрасной и грозной Земле и что мы должны быть предельно внимательны к этике (именно она есть таинственное вместилище космических тайн), к ее глубинам (к которым мы еще даже не подступались), если хотим выжить.

            Куда стреляет Звягинцев? Вообще в трясину. Если вообще стреляет. Следует с печалью признать: произведения искусства не получилось. Пустое скучное морализаторство, не обращенное ни к кому. И это "наши интеллектуалы"? Печально, когда министр культуры называет это словом "талантливо". Русофобия? Да нет там никакой ярой русофобии (ибо нет вообще ни страсти, ни страстей), хотя легко представить удовольствие американцев, поглаживающих себя по брюшку: "разумеется, русский режиссер, не могущий не быть патриотом, старался показать если не самых лучших, то достойных людей России, но ведь это же, господа, голимая тля и тараканство какое-то, надо вытравить всю эту пакостную дрянь из этих прекрасных пейзажей, которые мы заселим достойным народом; да и Сибирь заодно очистим". (Патриотизм Звягинцев в местных интервью назвал "квасным". Но патриотизм не может быть ни квасным, ни не квасным. Патриотизм либо есть, либо его нет. А когда лепят к нему эпитеты, то это означает всего лишь то или иное к нему отношение. В данном случае у Звягинцева отношение к патриотизму иронико-негативное.) Нет, за этим не русофобия, а утрата глубинного человека в себе, полная человеческая потерянность, утрата инстинкта художественного благородства. Всё это симптомы тяжелого заболевания нашей культурной элиты, которая кичливо принимает поздравления. В связи с чем? С концом света в отдельно взятой душе?

скачать полную версию