Продолжаю мысленные размышления в связи с сюжетом Звягинцева, тем более, что получил вопрос о подлинном смысле образа Иова в Библии. Можно было бы пойти по пути дешевого символизма и сказать, что провидение в буквальном смысле обращается к Николаю с требованием круто изменить жизнь, то есть прекратить пустое движение к смерти, прекратить быть мертвым. И создает для него ситуацию выталкивания из уютного "матершинного" мирка, где не надо ничего делать, достаточно бухать. Дело просто и к тому же исходит из религиозной инстанции: епархия выкупает у Николая (да, не считаясь с его протестами и хныканьем, да, по очень скромной цене) участок, где сам Бог велит поставить храм, настолько это место храмовое, а не бытовое. Человек внутренне религиозный, то есть понимающий, что корни видимого мира - в невидимом измерении, что вещественный план жизни опирается на трансцендентный план (для этого вовсе не нужно религиозного образования или "воцерковления", достаточно быть интуитивно-чутким и экологически-мудрым. то есть кротким; проще говоря, достаточно быть внимательным существом, а не сомнамбулой, прикленным к готовым словесным блокам и картинкам), так вот такой человек догадается, что это Бог стучится в его дверь, а не силы криминала. И задумается и примет со смирением и надеждой новую жизнь, начнет осмысление происходящего. В материальном плане и на те деньги, что ему предложил суд, вполне можно купить скромный домик. И даже с шестью-семью сотками земли. И ведь это сужение материального плана и есть как раз возможность расширения, оживления плана нематериального. Радость - вот чувство, которое мог бы (вначале втайне, а потом и въяве) испытывать Николай, которому Господь подал соломинку, да еще какую.

            Библейский Иов, будучи праведником, подвергается страшным гонениям, уничтожено все его богатство и даже имущество, погибли все его дети, проказа обрушилась на него, он сидит на помойке, заживо гниющий и прохожие с презрением плюют в него, а ведь он был самым богатым и самым уважаемым в этих краях человеком. Несчетное число добрых дел он совершил. И нет на его душе ни единого пятнышка. И он искренне любит и почитает Бога, то есть страх и трепет в его сердце всегда неизменны. И, перебрав всю свою жизнь по косточкам, пытаясь найти хоть какой-то изъян в своем прошлом, очень желая найти там хоть какое-нибудь прегрешение (ибо тяжко безмерно страдание невинного), он ничего не находит.  И, утомленный банальными нотациями бывших друзей и иных умников, промывающих ему мозги на предмет полного смирения, Иов все же решается обратиться к Богу с воплем вопроса: за Что? Он прекрасно понимает, что тяжба человека с Богом неуместна и смешна, ибо несоизмеримы величины, и все же сила веры в Бога столь в нем мощна, столь незаурядна, чувствование Бога как реально существующего и прекрасно осведомленного обо всем и безусловно справедливого так велико в Иове, что он возносит всю полноту своей молитвы как этот зов-вопрос.  В этой искренности и мощи веры в Творца - исключительная особенность Иова, делающая его своего рода сверхчеловеком. И именно поэтому Бог отвечает Иову.  Он показывает ему всю невозможность тяжбы человека с Богом, твари с Творцом, невозможность знать всех мотивов и мотиваций поведения творца. (Автор книги Иова сообщает нам о провокации сатаны, возжелавшего наказать Иова за его исключительную любовь к Богу и побудившего Бога проверить, до какой степени искренно Иов ему предан: только ли вследствие того, что всё у него в жизни хорошо). Все проверки Иов выдержал, и не отказался об Бога даже под гнетом абсурда. Парадокс истории вот в чем: возникает чувство, что в финале Бог слегка устыжен. Иов оказался в известном смысле выше Бога в этом незримом состязании этического измерения. Мнение о человеке у Бога поднялось. И Он говорит друзьям Иова: "Вы говорили обо мне не так верно, как раб мой Иов". Они говорили не так искренно, то есть не так истинно. Они говорили больше теоретично-интеллектуально, а он говорил исключительно экзистенциально: из сердца.

            Книга Иова говорит не только о том, что нам не могут быть известны все мотивы Творца и значит, наши толки о справедливости/ несправедливости не имеют под собой не только твердой, но вообще никакой почвы. Бог имеет право и на каприз и на тот промысел, сложнейшие пути которого нашему интеллекту просто не уловить. Есть более важная мысль, заключающаяся в том, что в сущностном смысле "перед Богом человек всегда неправ". Потому-то чувство вины имманентно нормальному, здоровому человеческому естеству. (Вот почему можно сказать, что в Цветаевой была нарушена какая-то глубинная природная естественность, о чем она кстати, сама однажды написала в дневнике). Человек рождается с "необъяснимым чувством вины". Об этом изумительно тонко писал Георг Тракль. Это очень чувствовали Киркегор и Кафка. (Сегодняшнее секулярное сознание, сознание выхолощенного, стерилизованного идиота внушает человеку с детства, что он ни перед кем ни в чем не виноват, что он никому ничего не должен). Разумеется, вина перед Богом исходит из трагедии грехопадения, когда наш предок изменил Богу, отрекся от него и пошел за Люцифером, возгордившимся своим интеллектом. Будучи ровней Богу по общению с ним в Эдемском саду бытия, ровней прежде всего по святости, человек резко изменился именно в этом измерении/направлении. Современный человек глуп прежде всего потому, что не понимает: именно это измерение и есть самое бытийное, самое оснóвное, самое фундаментально-магическое. Киркегор так писал об этих обстоятельствах: «Основополагающее отношение между Богом и человеком состоит в том, что человек грешен, а Бог свят. Предстоя перед Богом, человек грешен не в том или в этом, но грешен сущностно и потому безусловно виновен. Но если он сущностно виновен, тогда он и всегда виновен, поскольку его долг как сущностно виновного столь глубок, что не может быть напрямую уплачен. Между человеком и человеком отношение таково, что человек может быть прав в одном и неправ в другом; но между Богом и человеком такое отношение невозможно, ведь будь оно таково, Бог не был бы Богом, но был бы ровней людям, и, будь оно таково, вина не была бы сущностной».

            Собственно, Киркегор обращался в этой проповеди к нам, его слушателям, говоря парадоксально о необходимости радоваться, радоваться каждое мгновение: "Радость заключается в том, что по отношению к Богу человек никогда не страдает безвинно". В этом и радость, и утешение. В страдании, если мы способны быть мужественными, то есть внимательными к боли,  мы не можем не чувствовать творческую связь с Богом. В страдании мы изживаем не только свои грехи, но прежде всего свою сущностную греховность. В осознании этой связи мы не можем не радоваться, ибо, как пишет Киркегор, "что бы ни случилось, несомненно, что Бог есть любовь". То есть Бог бросает нам спасательный круг, подает нам руку помощи. В одном старинном герметическом тексте ("Aquarium sapientum") читаем: «Человек помещен Богом в печь страданий, и подобно герметической смеси он долгое время подвергается всевозможным тяжким испытаниям, различным бедам и тревогам, пока не умрет для старого Адама и плоти, и не воскреснет, как поистине новый человек». Это весьма глубоко несмотря на всю простоту. Андрей Тарковский, которому эти интуиции были очень близки, часто цитировал одно место из книги Иова: «Не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх». Это когда его спрашивали, для чего  человек рождается; мол, согласитесь, что для счастья. Тогда Тарковского начинало корёжить от саркастической жалости, смешанной с отвращением и недоуменной иронией: для счастья? нет, для того, чтобы что-то важное, наиважнейшее понять и в чем-то внутри себя, изнутри себя вырасти, прорваться из нижних своих миров в высшие, исходные, в миры первой родины. Но без страдания, то есть без поворота прочь из плоского измерения, где ищут комфорта, нет пути в этот открытый, распахнутый мир божьего веянья.

            Потому-то, в символическом смысле читая сюжет фильма Звягинцева, мы могли бы сказать: Николай, посмотри, ты жил как тупой примитивус, занятый своим брюхом и своим крошечным,  сугубо материальным "я", и вот Бог пришел тебе на помощь, дал возможность претерпеть маленькое страдание плоти; взгляни на свою жертву домиком в красивом месте, которым гордился ты один. Посмотри, сейчас здесь Божий дом, место твоего отчего дома стало духовным домом твоих земляков, возрадуйся же, тебе оказана неслыханная честь! Подумай, как рады сейчас там твои предки. Совершилось претворение. А ведь здесь могли бы построить и бордель, и иной вертеп...

            Конечно, при этом я закрываю глаза на финальные смыслы реального фильма, которыми Звягинцев буквально тычит зрителю: мол, храм православный - это вертеп разбойников. Но это уже дело либо такта, внутреннего чутья автора либо голой его умственной публицистики, митинговой риторичности.  Свято место пусто не бывает.