Зло мы выбираем вследствие ложно, невежественно истолкованной свободы. Аристократ (величина нашей древней архаики, форма близости к сатья-юге) понимает свободу как возможность самоограничения. (Даже Ницше понимал, что чем выше душа, тем она героичнее и, значит, способна осуществлять волю по отношению к низменному, к "хотению", избирая "божественные" императивы и идеалы; плебеи-слабаки сползают в хронос как в сливную яму). Просмотрел на днях в Фейсбуке выставленное на восхищение стихотворение одного мальчика, где он пишет, как неистово рвется его "я" куда-нибудь уехать за пять тысяч миль или еще дальше, неважно куда, но куда-то в замечательные края, где что-нибудь испытать невероятное, пережить неизведанное и прочая и прочая. Пьяная жажда бегства вследствие похмельного синдрома. Современный хилый инвариант хаотических позывов Артюра Рембо с его "Пьяным кораблем", на столетье поработившим европейских поэтов. Для меня это пример лжепоэзии. Человек поворачивается к миру худшим, что есть в нем: ментальным и психическим хаосом. Пытается его героизировать и заразить других этой симуляцией поэтического настроения. Но поэзия ‒ это опыт душевной и духовной работы. Настоящие стихи есть следствие того или иного серьезного жертвоприношения. Лишь это придает им экзистенциальный объем и те смыслы, что бытийны (не измышлены, но бытийствуют), то есть приближают нас к познанию сущего. Это, кстати, я понял совсем недавно, просматривая свои стихи для "Избранного" и невольно сравнивая. Да, в семнадцать лет я был увлечен Артюром и даже начал вследствие этого учить французский. Но ведь я был тогда цыпленком, готовым доверяться любому громкому кукареку.