Услышал в хорошем актёрском исполнении (А.Коршунов)  "Август" Пастернака. Звучание совершенно роскошное, и кто стал бы в это момент торжества человеческой речи в чем-то пенять Пастернаку. Конечно, человечество не может не гордиться тем, во что оно сумело превратить говорение порою: в отдельную акцию волхвования и вскинутого в пространство и дальше (с верою, что - дальше) внутреннего диалога, не менее прекрасного, чем клекот орла или посвист соловья-вещуна. Всё это так: красноречие есть самоценная область человеческого самоутверждения и предстательства: вот что могу, Господи! И однако же, как это порой свидетельствует о нашей нищете. О тщетности самого направления пути. И прекрасно, и ужасно в одновременности.

            Меня спрашивают, зачем я предпринял такой демарш против Пастернака в комментариях к седьмой книжке Малого собрания Рильке. Мол, не смешно ли противостоять потоку восторженного приятия Пастернака, поток, мол, этот все равно сметет все твои аргументы. Да, но делал-то я эти комментарии для себя. Ну разумеется, у нас существует поток восторженного приятия не только Цветаевой, Маяковского, Пастернака и т.д., но и вообще любого артиста. Если ты артист, ты уже сакрален. Такова смехотворная патетика эпохи. Для меня же сакрален коновозчик. К тому же я исходил не из замысла или проекта "демарша" (как, скажем, некая Т.Катаева, в самом этом своем замысле-проекте унизить знаменитость ставшая слепоглухонемой, сливаясь с пушкинской "чернью"), а из реальных импульсов своих, из личных  (даже решусь на нахальство сказать: спино-судьбинных) ощущений, из движения скорее интуиций, чем мыслей; и уж никак не из "концепции" или "концепций". К тому же, почему бы не подвергать время от времени легкому обжигу статуи богов, дабы снять с них всю ту плесень- паутину-ветошь-хлам побрекушек, фантиков, цветочков, ленточек, венков ничуть не личных, но вполне стандартно изготовленных и проч. В моем случае я стал бы обжиг, "омовение огнем" делать не ради воссияния артистической личности Пастернака, этой блестяще красноречивой человеческой особи. Для меня во всем этом "возрожденческом" сиянии заложен тлен и крах, агония целой художественной эпохи, тщетность и гнилостность внутреннего ядра. Пустотность и мнимость всего этого эона красноречия (с плеядой имен) для меня очевидна до боли в глазах. Я сделал свой выбор в пользу совсем другой красоты. Но это не значит, что в минуты слабости я не наслаждаюсь стихами Пастернака или Мандельштама или даже Бродского. Человек многослоен и не равен себе. В нас прижизненная цепочка реинкарнаций, так что иной раз твой "вневременный наблюдатель" недоуменно витает, видя петляющие следы сразу нескольких "я", мешающих друг другу или сгрудившихся у костра в беспорядочной беседе, заканчивающейся тайными слезами.