Заснеженная Африка
("Пушкинский джаз” и другие ненаучные
гипотезы)
1
Внезапное
осознание: Пушкина знает моё тело. Именно оно, а не мой ум, столь избалованный
и столь извращённый постоянными информационными подачками. Первоначально всё моё
знание Пушкина проникло в моё тело, пропитало его, как пропитывает влага губку.
Это то исходное, за что я могу отвечать, что является достоверным фактом, а не
чем-то ассоциативно-примышленным или "идейно”
организованным. В самом деле, это достаточно странно, когда поэта знает тело.
Ведь не могу же я сказать того же самого о Баратынском, или Тютчеве, или Блоке.
Где задействована система моих культурных ориентаций в мире, задействованы мои "возвышенные” или "порочные”
чувства, будто бы уже знающие себя.
Пушкин
же каким-то образом проник в мою плоть, минуя мой верхний этаж; но если он и
проходил сквозь верхний этаж, то тоже сквозь его плотскую, а не духовную часть.
То
есть Пушкин осел в моём теле в виде неких вибраций, неких мифологических
звуковых рядов, в виде потока музыкальных ритмов и пауз, словесного запаса,
заполняющего пространство между функциональными речевыми полями. Эта задарма
полученная когда-то (когда – неизвестно, не помню!) мифологическая плазма,
растёкшаяся по пространствам моего тела – и есть Пушкин.
Не
помешало бы кропотливо исследовать сам феномен этого присутствия Пушкина в моём
теле, наблюдая эти мифологические "мазки”, эти "ноты”, эти удары цвета. Однако
это завело бы меня (найдись у меня на это силы), пожалуй, в совершенно иную
сферу – в сферу моей внутренней феноменологии, а не в область Пушкина. Ибо на
самом-то деле, конечно, никакого Пушкина нет, есть нечто во мне, в моём на тот
момент "некрещеном” поэзией теле, что откликнулось на магическую пушкинскую
флейту. Проходил по двору какой-то бродячий музыкант, что-то сыграл, ребёнка
это потрясло, хотя он и не знал об этом, потрясло, и где-то внутри это
впечатление сцепилось-спеклось с целым ворохом иных внутренних интуиций и
внешних символов. И разве можно сказать, что ребёнок узнал Глюка, что в ребёнка вошла мелодия Глюка? Да, она вошла, но
она уже никогда оттуда не выйдет, а если выйдет, то едва ли кто узнает в ней
мелодию Глюка. Так и с Пушкиным. Если я выведу из себя, из своего тела того
первоначального Пушкина, который в меня без моего ведома вошёл, то едва ли это
будет тот Пушкин, о котором захотят говорить учителя литературы или "пушкинисты”.
"Он насквозь провонял вашим телом”, - скажут они мне с отвращением и не будут
неправы.
Возвращаясь
же и продвигаясь к "Пушкину-как-он-есть”, я прихожу к подозрению,
что он вошёл в моё тело примерно так же, как входит в тело джазовая пьеса или
вообще настоящий джаз – тот исходный, негритянский, из вибраций тел, горл и
исходящий. Вот тело-горло Пушкина и было тем "джазом”,
который перетекал в моё тело по методу восприятия джаза взрослого, где
передаются телесные вибрации, телесные мысли и телесные чувства. Потому-то джаз
не обязательно и даже нежелательно слушать "внимательно”,
точнее – с установкой на "слушание”, иначе будет слушать наш
ум, а не наше тело. Так в детстве я и слушал Пушкина – между делом; точнее – я
был занят различными "умными” делами, а моё тело с его
чувствами, мыслями, со всей своей мифологией – слушало и Пушкина тоже. Моя
плоть "крестилась” в словесность.
Так
Пушкиным мы "крестимся” из твари бессловесной во плоть словесную, языком
обладающую, языком-во-потенции.
Таково
начало этой весьма объёмной и затяжной темы пушкинского джаза. Ибо Пушкин ведь
в своей жизни невероятно был привязан к телам. К телам-горлам, конечно, больше,
но и к телам – тоже. Вспоминают, как он бросался к своим лицейским друзьям,
когда их долго не видел (к Дельвигу, например) – не только обнимал, но и
целовал руки многократно: исступленье какое-то телесное. А как он влёкся к
телам женским, видно по тому, сколь глубинно обожествил тело Натальи
Гончаровой, всё бросив на этот телесный алтарь. Скачать полную версию
|