Эстетика: лабиринт Минотавра
(Цветаева, Бродский и Дхарма)
А
если это так, то что есть красота
И
почему ее обожествляют люди?
Сосуд
она, в котором пустота,
Или
огонь, мерцающий в сосуде?
Николай
Заболоцкий
На
коленях перевернулся от тяжести разрезной нож, и мне
показалось, что это живое, и я вздрогнул. Отчего? оттого, что ко
всему живому есть обязательства, и я испугался, что я не исполнил их,
раздавил живое существо.
Лев
Толстой. Дневник 1898 г.
1
Сущность
Марины Цветаевой, какой она предстает нам в текстах поэтессы, не есть ли
неутолимое желание любить и быть любимой? И какое из двух преобладающее, трудно
сказать. Вероятно, она сама заблуждалась на этот счет или, точнее, сама не
понимала, что происходит в ее почти постоянно экзальтированном сердце. И это
было тем более трудно уяснить, поскольку молчаливых пространств, где чувство
берложно отлеживается, утаивается и робко (о страх и трепет!) всматривается в
свою немоту, у нее, скорее всего, не было: гигантская, неудержимо генерируемая
(кем?) лавина словесной страстности тотчас заполняла все промежуточные
пространства. Да ей и самой нужны были, вероятно, не сами чувства в их
берложной глубине, неизреченной и неизрекаемой (всё изреченное становится
прахом, поскольку вещью), а слово о
чувстве. В «Повести о Сонечке» она в актрисе Голлидэй (вообще-то нелюбимая
Цветаевой профессия, Сонечке Марина эту профессию в виде исключения прощает)
словно бы видит саму себя, себя живописует. Сонечка (Софья Евгеньевна) часто
говорит словами Марины Ивановны. «…Мне ведь только этого от человека нужно:
люблю, и больше ничего, пусть потом что угодно делают, как угодно не любят, я
делам не поверю, потому что слово – было. Я только этим словом кормилась,
Марина, потому так и отощала». «Я отыгрывалась у жизни, от жизни в слове, посредством слова…» - весьма частые
признания самой поэтесса. Это словно бы доведенная до какого-то предельного,
пародийного тупика тенденция всей нашей слово- и логосоцентричной цивилизации и культуры[1].
Не был ли в поэтессе внутренний
словесный ветер так изначально силен и постоянен, что просто не давал всегда
очень робкой и осторожной жизни приблизиться достаточно близко? Разве не
глубиной своей укрытости в таинство молчания (укрытости, конечно, мнимой)
приманивает женщина реальность глубинного, долгосрочного мужского внимания? Однако
в случае Марины и Сонечки поток выговаривания "чувств” и душевных
модуляций, поток изощренно-эстетического демонстрирования деталей и оттенков
своих эмоциональных взаимоотношений составлял решающе волнующую вселенную. Скачать полную версию [1] Ср. с редчайшей интенцией, выраженной у Симоны Вейль:
«Одна из драгоценнейших радостей земной любви – служить любимому существу так,
чтобы оно об этом не знало…»
|