– В мае 2012 года в «Челябинском рабочем» было опубликовано интервью с Николаем Болдыревым по поводу 80-летия Андрея Тарковского. Не могли бы Вы привести полный его текст?

– Да, можно. Вот этот полный текст, приведенный в газете с сокращениями.

                                            Возможность быть зрячим

                        Челябинск как декорация к фильмам Тарковского

4 апреля исполнилось 80 лет со дня рождения великого кинорежиссера Андрея Тарковского. В Челябинске живет и работает один из самых авторитетных в стране исследователей его наследия, писатель и философ Николай Болдырев. С ним мы беседуем о том, за что любят фильмы мастера в нашем городе, почему они всегда актуальны и скоро ли наступит Конец Света.

– Николай Федорович, большинству кинорежиссеров, рядом с которыми принято упоминать фамилию Тарковского, человечество уже отвело места в истории культуры. О самом Тарковском этого не скажешь. Спустя 80 лет после рождения и более чем четверть века после смерти мастера его наследие продолжает вызывать дискуссии, исследуется в различных контекстах, предлагаются какие-то новые точки зрения… В чем причина? 

– Повод для дискуссий дает, прежде всего, существование довольно большой прослойки людей, которые в принципе не понимают его фильмов. В качестве примера можно привести Андрея Кончаловского, который, по его признанию, не смог досмотреть до конца ни одной картины Тарковского. Хотя был соавтором сценария «Андрея Рублева», на съемках которого они и разругались. Не сошлись во мнениях, как монтировать. Так вот он говорил: «Я был бы счастлив проснуться однажды утром, сесть перед экраном, и чтоб мне, наконец, что-то открылось в его фильмах». Но этого не происходит. Они кажутся ему скучными, затянутыми, он на них засыпает. Причина в том, что по-настоящему доступен кинематограф Тарковского лишь для людей, находящихся на определенной стадии внутреннего развития. Если, в общем, этих стадий три: чувственно-эстетическая, этическая и религиозная, то Кончаловский, вполне вероятно, кармически пребывает в чувственно-эстетической плоскости. Недаром он называет кино и вообще искусство «высокой игрой». Для Тарковский же искусство – не игра, а духовный опыт. Чтобы наблюдать "крупный план” души, устремленной к Источнику всех вещей, который режиссер нам дает, нужно находиться хотя бы в этических волнениях, а еще лучше в этико-духовных, ибо Тарковский религиозный художник. Но не в смысле внешних эмблем и декораций, как, скажем, у Лунгина в «Острове» или у Гибсона в «Страстях Христовых». Религиозна (сакральна) здесь сама художественная палитра, характер «мазка», каждый визуальный атом. Кино Тарковского – этико-религиозное исповедание, поиск ответа на вопрос, в чем мои корни, где я отошел от священной в себе музыки, данной мне от рождения, как мне вернуться в исток моего Сердца. Каждое новое поколение зрителей Тарковского – люди, разделяющие этот поиск. Неслучайно Мартин Хайдеггер писал, что дело настоящих поэтов (а Тарковский считал себя более поэтом, нежели кинематографистом) – отыскивать следы покинувших нас богов. Если зритель не входит растворенно (выключив внешний ум) в поток фильма, начинается рефлексия, «гимнастика ума». Делаются попытки расшифровывать символы, которых в действительности в его фильмах нет!

– Меня всегда удивляло, что именно в Челябинске творчество Тарковского как-то особенно почитаемо, учитывая, что его жизнь никак не связана с нашим городом. Часто проходят ретроспективы, семинары. Опять же – ваши книги о нем. В год 75-летия к нам в город приезжала его сестра Марина Арсеньевна и снова планирует быть в этом году…

– Я хорошо помню, что когда выходили «Рублев», «Зеркало», «Сталкер», местная интеллигенция просто на ушах стояла. Я встречал людей, которые до сих пор занимаются разгадыванием этих фильмов. На самом деле это бесполезное занятие, поскольку они ничуть не раскрываются методом интеллектуальной интерпретации. Тарковский вообще считал, что именно обожествление интеллекта, культ рационального познания поставили мир на край пропасти...

            Почему челябинцам близки его фильмы? Да потому что они живут в той же среде, что и их герои. Челябинск удивительно напоминает руинно-распадающуюся архитектонику картин Тарковского. Взять, к примеру, «Сталкер»: грязные ветхие дома, чадящие заводские трубы, отравленная вода – это хорошо знакомый нам пейзаж Челябинска и окрестностей. Здесь на человека накатывают эскапистские настроения, свойственные Сталкеру, Доменико из «Ностальгии», Александру из «Жертвоприношения». У себя дома мы видим, каков мир на самом деле; наблюдаем упадок цивилизации, которая дошла до нас, увы, в своем дурном, а не великом.  Здесь больше возможностей быть зрячим, в отличие от вылизанных, глянцевых столиц, где царит ложная уверенность, будто мы живем в благополучнейшем из миров. Мы внутренне более готовы к восприятию того, о чем говорит Андрей Арсеньевич, быть может острее понимая его неприятие "протезной цивилизации”, которая ничего другого уже не может, кроме как пожирать саму себя.

            Кстати, знаете ли вы, что крупнейший российский топонимист, профессор УрГУ А.К.Матвеев (кстати, мой учитель) дал такую расшифровку топонима «Челяба»: священный лес? Которым, собственно, и держится сам город, его духовная матрица.А что мы видим в кинематографе Тарковского? Разве не священные руины и священннобезмолвие?   скачать полную версию