Почитать мой дневник и возникнет впечатление, что мое сознание только и копается в негативе: мол, раз живем в эпоху тотального нигилизма, то о чем еще думать; да и зачем, мол, обманывать себя васильками и ромашками на лугу. Однако в конкретике моего сознания все эти "печально-аналитические" наблюдения занимают едва одну сотую часть. В реальном времени дня и ночи я дышу совсем иными доверчиво-простыми и одновременно глубинными ритмами; но без пафоса конечно. Почему же...?.. Но с какой стати я превращу в проходной двор сокровенное содержание моей жизни, к социуму примыкаемой лишь постольку-поскольку? Я не Розанов. (Уникальность, не могущая быть повторенной). Даже Галковскому, признававшемуся (так ему внезапно показалось) в почти полной идентичности своего "гуманитарного генотипа" душе Розанова, не удалось быть открытым "по-настоящему", его книга во славу "розанова-в-себе" превратилась в очень-очень умную, талантливую, но весьма мрачную эпитафию русскому народу и всему "русскому проекту".

       Я написал пять очень "позитивных" (надеюсь на это) книг о трех удивительных жизнетворениях. Вот в них-то я наверное и приоткрыл себя. Косвенный метод откровенности, вероятно, действительно самый правильный. Недаром махатмы двадцатого века не сговариваясь высказывались в том смысле, что самый правдивый вид литературы – письма. (Но конечно не тот измышленный жанр "романа-в-письмах"), который эксплуатирует беллетристика. Понятное дело, сегодня писатели не способны писать частные письма, ибо душевная коррупция проникла в саму "сердцевину" словесности. Даже самый простой, "сермяжный" человек уже не способен написать искреннее письмо. Он "обучен" "литературным жанрам".