Сколь силен, сколь царствен человек во всех науках, включая использование каждого пальчика, каждой нотки, каждой частички звукового оттенка, каждого оттенка цвета, каждого поползновения мысли. Как мощен и силен его гений, заглянувший в каждую прядку, в каждую щелочку возможности испробовать дары, ему данные Свыше.

       И лишь одной науки он не сумел освоить, одна не удалась ему фатально: наука практической этики: в искусстве наладить связь со своим Творцом он не продвинулся ни  на шаг. Почему? Почему эпизод с Иисусом из Назарета соскользнул в грандиозный и помпезный спектакль? Почему человек уже давно движется по артистической и научной стезе?.. Потому что шарик духа сдулся. Была эра духа, настала пора артистизма. Человек умрет на сцене. И сами похороны окажутся спектаклем.

       Особенность (грех?) искусства в том, что самое глубокое и тонкое чувство оно изображает, переводя его из бытия в наблюдаемое, и на выходе мы имеем наслаждение качеством изображения, чувство же было умерщвлено, принесенное в жертву. Особенно это бросается в глаза в т.н. религиозном искусстве, где настоящее молитвенное переживание подменяется чувственным наслаждением от вибраций голосов и оркестра по поводу того или иного сюжета, уже заранее изъятого из религиозного контекста (религиозный контекст есть контекст души, когда она абсолютно одинока).

       Вот  почему самые насыщенные искусством эпохи (Флоренция и т.п.) были как бы изъяты из переживаний бытийности, т.н. "религиозные эмоции" приходили к людям в качестве уже изображенных (красками, звуками, голосами, архитектурой и т.д.) Искусство выступает (особенно там где оно тотально) симулякром, фантиком, хотя одновременно и очень сильным наркотиком. Эпохи настолько привыкли к нему, что сама по себе жизнь в религиозном измерении (а переход сознания субъекта из "жизни" в "бытие" уже есть прыжок в то мистическое энергополе, где как раз и возможна связь твари с Творцом), сама по себе жизнь в религиозном измерении, когда частный человек остается один на один со своей душой и атманом, должна казаться им (эпохам) и ему (человеку) почти невыносимо пресной, бесцветной, не влекущей, не "эротичной". Человек наркотизирован, поэтому у него нет доступа к реальности переживания "таковости" без всех детских раскрасок и подпевок.

       Разумеется, ничего сделать нельзя. Спектакль должен завершиться. А после отдания Земли под пар и перепашку, дух будет снова вдунут в Шарик.

       Вот почему по-детски смешны и наивны ламентации по поводу тех, кто вдруг оставил художества: мол, ушла их сила. Толстой в годы, когда оставил художественную стезю, был силен яко тур во всех смыслах, но он опомнился и решился вернуться к реальному переживанию внутреннего своего пути как пути бытийно-религиозного, а не шутовского. (Шут тоже профессия).

       Мне возразят: но разве не мог (не может) истинно религиозное существо быть по профессии художником? Скажем, Фра Анжелико. Ван Гог. Рильке. Кафка. Или Бах. Ну отчего же. "Землю попашет, попишет стихи". Но главное – пахота, т.е. реальная молитва, а не эстетическая. Бах, надо полагать, молился своими кантатами и мессами. Однако когда мы их слушаем, то не молимся, а слушаем красоту звучания. Истинно молящемуся существу не нужны помочи и костыли, тем более подслащенные или с эротическими щекотаниями.

       Наркотик искусства надо испробовать, чтобы не разложиться под наркотой, а вернуться к "наивному" вкусу вещей, каковы они есть "сами по себе", т. е. от Творца. Бог наивен. Это, возможно, его главный модус.