Но посмотрите, Гиперборей, ведь Чехов действительно разительно отличен от Толстоевского, Тургенева, даже Гоголя и т.д. Чехов вполне современный "типаж", как бы это слово ни звучало грубо. Во-первых, он действительно мечтатель-утопист, а вся эпоха двадцатого века мечтательно-утопична. Чехов верил в прогресс, в науку, в социальные программы и в тому подобную чепуху. "Жизнь через двести лет!.." Весь больщевизм и, шире, позитивизм стоит на мечтательности и прогрессизме. Да и еще недавно вся "интеллектуально-антиллигентская" Москва была сплошь утопична, томные поэты, полагавшие себя, конечно же, "людьми мира" (то есть исключительно замечательными), призывали друг друга и всех вокруг строить утопии, жить утопиями. Да и сегодня вся образованская прослойка нашего населения сплошь утопична, даже все так называемые "увлеченные Востоком". Герои-протагонисты Чехова – утописты, мечтатели. Как Ленин, как весь олигархический класс, который кстати по своей сути никогда не есть национальный, но мировой. Всё это разрушители "дома" или "Дома" (или еще шире), но ведь  чеховские  Трофимовы, "художники" и т.д. все учат "девушек" бежать из дома, проклясть его. Жить "дома" невозможно и не надо. Бежать! Дядя Ваня, Астров: дом - ловушка, Россия - ловушка. Важнейшие чеховские герои - жертвы "дома". Вначале сбежим в Москву, там развлечения, там веселее, а потом – куда-нибудь дальше, например – в Нью-Йорк, как Довлатов, которого пьяного вдрызг вывозил из Таллина Евгений Цымбал в Питер, а там сажал в самолет. А из Нью-Йорка - на Марс... Хотя Нью-Йорк и есть Марс. Во-вторых, что такое гедонизм или гедонист? Ведь это не столько стиль и каждодневный опыт жизни, сколько установка сознания. Западные "экзистенциалисты" считали не Москву или Париж ловушкой, а саму жизнь. Чехову это отчасти близко, но лишь отчасти по касательной: из опыта пойманности в чахотку. В целом же, мировоззренчески он настроен гедонистично: когда-нибудь жизнь на земле будет сплошным наслаждением для души и тела. Ничего общего с внутренней позицией Достоевского, который скорее садомазохичен, ибо человека надо взнуздать, чтобы он искал истину. Толстой по глубинной сути восточный крестьянин-князь, ни капельки интеллигентности. (Достоевский, как и Гоголь - пневматик, конечно). Чехов – интеллигент: весь русский предательский путь устлан интеллигентским "гнилым" сознанием. (Все последние десятилетия 19 века: предательство России, т.е. "дома"  "интеллигентным классом": розановские "стенограммы").  Оно, это сознание, кажется, конечно, милым, но оно увертливо по сути. Разумеется, сам Чехов не был "гнилым человеком" (хотя чахотка это как раз гниение легких), он был, по слову Толстого, "очень милым, как девушка". Но отсюда и все остальные недостатки. Ожидание, когда же явится рыцарь-спаситель, "чудная жизнь". Но фундамент всего названного – весьма и весьма грозный, сокрушительный: сугубый материализм, неощущение иллюзионности материального, его игроформия, неощущение духовной основности так называемого мира, неощущение единственно истинно реального субстрата – внутреннего нетленного космоса. (Сравним двух чахоточных: Чехова и Новалиса). Вот что такое дом и Дом, и бежать надо именно в него, а не из него. (Поездка на Сахалин - это, кстати, скорее всего бегство от чахотки). Не вовне надо бежать, а вовнутрь! Не в декорации жизни ("неуютно, грязь, тоска, а там: уютно, чисто, весело"), а в вечную обитель, в обитель "вечных ценностей": не утопических, но единственно реальных. Там жили герои Пушкина, Лермонтова, Толстого, Лескова...

       Я всего лишь хотел прояснить простой вопрос: почему Довлатову был понятен и близок Чехов (тоже, кстати, рассказчик), а не наши "монстры", хотя по эпохе они все и совпадали.

       А что касается <прекраснодушного> утопизма и <материалистической> мечтательности, то полистайте. например, книжку "Норумбега" Вадима Месяца, главы так называемой "школы метафизиса", где автор с упоением описывает, как он с друзьями перетаскивал (на самолетах, конечно) "священные камни" и камешки из одного регион планеты в другой, "перемешивая" их и тем самым, якобы, созидая новые волны духовных эманаций от этих "совокуплений". Из Индии в Англию, из Тибета на могилу Бродского и т.д,, и т.п. Характерна атмосфера книги: благостная уверенность, что творческие интеллигенты подобными "сакральными" действиями, а также сочинением стихов улучшают "тонкий" климат планеты, подключаясь к древним традициям магии.

       Мне-то сермяжному кажется, что поэт сегодня не может не посыпать голову пеплом и не задать себе вопрос: как же нам удалось погубить душу планеты, душу человеческой планеты и остаться в таком прекраснодушном самодовольстве и интеллектуальном гедонизме, "играясь камешками"? Поэт спрашивает себя: вероятно, дело в том, что именно я живу ошибочно. В чем же моя ошибочность? В чем ошибочность моего сознания и моего дня и моей ночи? И если тысяча поэтов одновременно зададут себе всерьез этот вопрос, то возможно что-то произойдет в "духовности" планеты. А так только слова.

       Впрочем, я неправ, я тоже впадаю в плоский материализм: достаточно пробуждения сознания у одного-единственного поэта, "у тебя". Ради таких всегда единичных космических всполохов просветления, этих молнийных просек, и существует Земля в своем видимом и в своем невидимом (более корневом) измерениях.