Шепоты в воздухе - 1
Наконец-то внимательно просмотрел, стряхнув пыль, старый альманах "Золотой век" №11 за 1997 год (там в финале стоит мой перевод "Китайской флейты "Стаффа). Десятка два модных авторов, частью мне знакомых лично. Начал с приязнью, а закончил с чувством брезгливости, если не сказать больше. А уж как они друг другу нравятся! А уж как они нравятся сами себе! Общее впечатление мой мозг сформулировал фразой: альманах написан человеческим хламом. (Конечно, прочел не всё, впечатление пролистывающе-доминантно, возможно там есть парочка и нормальных человеков, хотя...) Я задумался: почему так резко? Ответ: у этих людей, безусловно эстетически талантливых, гнусное воображение. Но они считают себя поэтами и писателями, "солью земли", лучшими представителями поколения.
Из них лезет гаденькая трактовка всего подряд, особливо когда речь заходит о гениталиях (а речь у них об этом заходит постоянно), но язык их пакостен и тогда, когда пересказывают свою жизнь и когда сочиняют истории, включая стихи. И этими как они полагают "художественными" вывертами они сделали себе карьеру. Удивительно, что они искренне считают себя тонкими штучками, чуть ли не духовными аристократами... Разумеется, чуть что, они называют это дуракавалянием, но в этом проходит их жизнь.
Что там случилось, в начале 90-х и далее? Ах, отменили цензуру. Но "джентльмен" (а ведь они все рвались и рвутся в "благородное сословие", линяя в "приличные" страны) ведь и без надсмотрщика рядом изъясняется экологически чисто и наедине с собой одет чисто и промывать нос идет в ванную. Он не кидается публично доставать свой пенис, вливать мочу в кофейную чашку и здесь же выпивать причмокивая; он не кидается публично (и не публично) на пол, чтобы изгрызть кости, брошенные собаке. Точно так же при цензуре или без цензуры он пишет исходя из чистого своего воображения, питая творчество из чистых источников, т.е. понуждая себя не к легким симуляциям "искренности", а к труду на пределе духовных возможностей, т.е к реальному творчеству.
Но тут гурьбой врывается братва с уголовно-плебейским сознанием (а откуда взяться другому после троцкистско-сталинской "чистке" и вивисекции?) и начинает окармливать "подрастающие поколения" испражнениями своего воображения. И эти люди засели везде и всюду, в кино и в телепромывкемозгов, это наш новый истеблишмент уже 35 лет.
Однажды меня спросили (кажется, на семинаре): что чем управляет: языковая раскованность грязным воображением или это грязное, внеязыковое, воображение навязывает человеку гнусную языковую и визуальную матрицу? Здесь легко ошибиться, но мне думается, что управляет нашим сознанием (во всяком случае его верхней, грубой структурой) язык и речь. Чтобы совершить реальное преступление, надо его вначале совершить в языковой, а потом в воображаемой сфере. Вот почему визуальные (виртуальные) гнусности кино и телеиндустрии формуют реальную преступность мира. Недаром у Таврова (†) родилась формула: идеальное стихотворение есть преступление.
Тем не менее "новый человек " был создан: огромными ножницами подстриженный хомо-шар, вне связи с национальной парадигмой и внутренними национальными традициями. И когда сегодня задаешься вопросом, почему народ валит и валит "за кордон" (которого давно нет) и легко там приживается, то понимаешь, что эти славные ребята и девчата просто не русские, они никакие, это полые функционалы. Экономически они и здесь были устроены более чем, у каждого чуть ли не по три машины, жрали от пуза не хуже чем в ресторанах. Но внутренняя функциональная полость побуждала и побуждает их к перемещениям, к любопытствованиям и к горделивым самолюбованиям: я - человек мира. (Казалось бы, сама эта формула должна настораживать и пугать нормального человека, ибо мир-то лежит во зле; мир есть абстрагированность ото всего частного и конкретного, человек мира – это человек-зеро, человек сплошь из пропагандистских пошлостей; человек мира – это "странствующий" Чичиков). Но увы, они просто выведенная большевиками (а большевикам у нас нет перевода) порода "новых людей", некая кукла с талантами и с комбинацией функций-потребностей. В них нет субстрата преданности, той, о которой писал Киркегор.
Что такое случайность и случайности? То, что не исходит из причинно-следственных отношений? А какова их природа, природа реальности, где нет ни причин, ни следствий из них? Карл Юнг рассказал такую историю. «Некий М. Дешанс, когда был мальчиком и жил в Орлеане, однажды получил от некоего де Фортибу кусок сливового пирога. Десять лет спустя, находясь в одном из парижских ресторанов, он увидел в меню сливовый пирог и захотел заказать его. Однако выяснилось, что последний кусок пирога уже заказан и заказал его де Фортибу. Прошло еще много лет и Дешампса пригласили на вечер, где главным блюдом был сливовый пирог. Когда он его ел, то заметил <вслух>, что здесь не хватает только де Фортибу. И в этот момент дверь открылась и вошел глубокий старик в последней стадии рассеянности: де Фортибу, который неправильно записал адрес и попал на эту вечеринку по ошибке». Я записал эту историю из-за её краткости. Вторая история у Юнга более эффектна невероятной сгущенностью случайностей, но вследствие этого она длинна. У меня у самого была история в Москве, где я в течение двух дней подряд непрерывно сталкивался в разных частях города с одним и тем же абсолютно мне незнакомым молодым человеком моего возраста, а в последний раз – на спектакле театра на Таганке.
«Из этого следует или что психэ расположена вне пространства, или что пространство родственно психэ, - комментирует Юнг. - Мы должны полностью отказаться от идеи, что психэ каким-то образом связана с мозгом». Есть низшие организмы, у которых мозга нет, но разумное поведение очевидно.
Координация психических и физических процессов в организме происходит не по законам причинно-следственным, а по синхронным. А почти гениальный Налимов считал, что принцип жизни и работы сознания – спонтанность. Сам Бог действует сверхспонтанностью. То есть Поэтически.
Произведение, в котором нет идеалистического ядра, – антихудожественно, фальшивка.
Есть некоторый уровень понимания (у каждого свой), дальше которого двигаться невозможно. Ось обретается, колесо останавливается. Пустота движения: картина обретена.
Но точно так же и с цивилизациями. Они упираются в некую невозможность подъема и начинают стоять и скатываться. Скат – это перенос внимания с духа на материальное. В конце они тупо считают, что материя сама себя держит.
Материя не в состоянии себя удерживать, сама по себе она есть распад. Забота о материальном – забота о распаде. Более чем глупое "вложение капитала".
Конечно, материя порождена не из материи (да и сама она иллюзия, порождаемая ментальными установками внутри энергополей). "В Начале был логос", - сказал Иоанн, который это от кого-то услышал, возможно от ангела. Логос и есть дух как его понимают восточные мистики-реалисты. Постчеловечество, материализовавшее свое сознание до степени перманентной агрессии, толкует логос как слово, что нестерпимо глупо. Выше этого материальный субстрат не идет. Но слово – всего лишь эрзац, который мы заслужили низменностью своих устремлений, люциферианским направлением этих устремлений. Ничего одухотвореннее слова современный человек представить не в состоянии. Однако чем больше слов, тем больше лжи, словами начинаются и длятся ссоры и войны. Сущность духа – не речь, а что-то иное, ныне утраченное.
Вначале слова были
свободными.
Они паслись как овечки и козы
по склонам гор.
И даже буквы
в Начале были
свободными.
И приходилось кланяться
чтобы собрать их
на какое-то время в слово.
Первым делом
освободи слова
из всех зависимостей
в которые они попали
обманом, насилием
или по собственной наивности.
Пусть слова останутся
одинокими и дикими
как можжевеловый куст на утесе
или цветок шиповника.
А потом можешь
попробовать
составить из них
дружескую картинку
не во имя чьё-то,
а во имя Ничьё.
А потом так же
освободи себя
как ты освобождаешь мышцу
на йоге,
когда ты практикуешь её
в полном одиночестве
вспомнив нечто
из несуществующей памяти.
Освободи в себе
одну психическую мышцу
за другой.
Только так к тебе
придут
свободные слова
и свободные буквы.
Только тогда они
станут
чистой палитрой
на какое-то время.
На какое-то вневременье.
На прозрачное время
неиспользования.
Андрей Белый любопытно писал о том, что Ницше, понимавший тело человека (в "Так говорил Заратустра") как нечто благородное, называл его Selbst (оно, само). То есть часть самосознания. И далее Белый пишет: «Но характерно, что словом Selbst сигнализировали древние индусы "дух", когда подходили к таинственнейшим вскрытиям сущности "духа"; "дух", "Atman" в переводе на русский язык есть – "само"; оно "само" – и сознания, и тела...» Древнее человечество знало телесную подоплеку духа. Равно духовную, "оккультную" подоплеку тела. "Внутри духа, - пишет Белый, - для них и тело, и душа". Да, похоже. Пожалуй, похоже и на существо мифосознания.
Зона благородства в человеке крайне хрупка и ситуативна. Наиболее защищенный и предсказуемый в этом смысле человек – склонный к недеянию как верховному модусу. Вот почему Обломов посреди скопища глупцов будет осмеян и осмеиваем. Самый непринятый человечеством императив – "не лезь", "не навреди!" Ах, Земля - плавильня характеров? Еще бы. Но дайте созерцателям созерцать. Что за жизнь, когда все заделались революционерами и "преобразователями", каждый жаждет "одарить" человечество, каждый боится "упустить свой шанс".
Человек застрял в речи, в словоблудии (пусть оно порой и изумительно изысканно), и его оттуда уже не вытолкнуть, п.ч. после этой "демиургической" отравы ему уже всё иное (и не только иное, но всё) становится неинтересным.
А ведь некогда людям (скажем древним грекам) была блаженно интересна сама пластика бытия. Древние греки не были словесниками.
Герника. Когда-то это стало поводом для потрясения. С тех пор был Гулаг, Дрезден, Хиросима, Сонгми, Сирия, Донецк... Без счета и с возрастанием безмерным миллиарды громаднейших Герник. И искусство молчит, и мы молим, ибо раздавлены безбрежностью зла в человеке. Искусство в такой ситуации бессмысленно. Оно может только матерно вопить или подстраиваться под психологию насильников.
Европа конечно это чудо, райский сад искусства. Разве не блаженство просто любоваться, рассматривая портреты Альбрехта Дюрера или прикасаться к золотистому мрамору остатков Эрехтейона, или вдыхать воздух пустынной Флоренции. Но всё это, конечно, доступно только вне туристических потоков, а в отдельных, "космически пустынных", одиноких приключениях. Возможно даже в сновиденных. Точнее, в полусновиденных, какова истинная жизнь художника, когда ни одна душа не знает, что он художник.
|