Еще раз просматривал (месяц-полтора назад) "Докладную записку потомству" М.Жихарева, известного друга и душеприказчика Чаадаева. «От редкого из замечательных людей в России своего времени он (Чаадаев) не получил хоть какого-нибудь более или менее лестного комплимента». Более того, вся знать от самой высшей до захудалой, весь образованнейший  и влиятельнейший круг страны (за исключением крошечного кружка славянофилов, да и то не всего, даже в нем были "очарованные Чаадаевым") искали возможности выказать Чаадаеву либо высшую форму восхищения, либо высшую степень признания его человеческого и интеллектуального превосходства. И Чаадаев, с детства бывший крайне эгоистичным и самовлюбленным, настроенным на то, чтобы во что бы то ни стало "поражать" чем-нибудь окружающих, добиваться безусловного восхищения собой (всё это зафиксировано Жихаревым), привык питаться этим фимиамом, вне которого он буквально терял интерес к жизни. (Кстати, он был урнингом, абсолютно не интересовался эротической составляющей женщин, общаясь с ними исключительно эстетически или "интеллектуально").

       Жихарев объясняет этот удивительный и удивлявший его феномен "абсолютной тихой славы" особым типом личной харизмы Петра Яковлевича, безупречностью его природной красоты, скульптурной выверенности "статута" и светской обворожительности. Однако, полагаю, резоннее увидеть в этом восхищение человеком, осмелившимся всерьез и во всеуслышание сказать, а потом повторять и повторять: "Россия – это пустое и зряшное место". Восторг был полный. Облить родину презрением – как сладко для русских! Можно ведь в этом случае и ничего для нее не делать, а только брать, а себя, имя рек, считать подарком для этого "бездарного пространства".

       "Необычайное изящество одежды", "благородная утонченность его приемов... Она была до такой степени велика и замечательна, что появление его прекрасной фигуры, особенно в черном фраке и белом галстуке... в какое бы то ни было многолюдное собрание, почти всегда было поразительно". Лучший танцор Москвы. Часами в юности отрабатывал "свой образ" перед зеркалами. Ни разу за всю жизнь не вышел из дома, не убедившись в "абсолютной эстетической безупречности" своего облика.

       И это кукольно-светское существо, этого абсолютного раба своего тщеславия, наш сладкопевец Мандельштам назвал первым свободным человеком в России. От чего же он был свободен? Ах, он позволил себе свободу написать несколько писем-статей, где сказал, что Россия прореха на человечестве, в доказательство сообщив, что она не создала тех прекрасных вещей, которыми Европа завалила себя, и не провела столько чудесных завоевательных и междоусобных войн, не создала столько крепостей и замков.

       Но какое же тут свободолюбие? Чаадаев всего лишь сообщил, что его личный идеал не имеет ничего общего с сущностью русского человека. Что он здесь чужак, англичанин, еврей наконец. Что он готов сравнять Россию с землей.

       А какая тут смелость, если он до конца дней катался как сыр в масле в общении в аристократическом светом. Все домогались его присутствия, даже только благосклонного кивка. А протопоп Аввакум, оказывается, не был у нас свободным человеком (свободно мыслившим и поступавшим)  и Радищев... И многие-многие страдальцы.

       А каково позитивное содержание "творческого наследия" Чаадаева? Ни малейшего.

Ни одной содержательной мысли, идеи или концепции, из которой что-то бы могло прорасти, он не изобрел и не сообщил. Всё содержание его Писем негативное: брань, полный нигилизм задолго до всяких Желябовых и Нечаевых, до Рахметовых и Ульяновых.

       Но вот ведь что бросается в глаза: аристократический круг был влюблен в Чаадаева как в олицетворенную эстетику! Ему поклонялись как эстетическому идолу, плюнувшему в лицо России!! Двойной восторг. Это в высшей степени характерно и симптоматично.

       Жихарев, этот "тотальный наблюдатель", описал безмерный с детства эгоизм Петра Яковлевича, его жизнь в ритмах абсолютного произвола  ("хочу так!"), называя это "жестоким, немилосердным себялюбием", которому все потакали. «Этот эгоизм в своем заключительном периоде. к концу его жизни, особенно по причине его расстроенных имущественных дел, получил беспощадный, кровожадно хищный характер, сделав все без исключения близкие, короткие с ним отношения тяжелыми до нестерпимости и был для него самого источником многих зол и тайных, но несказанных нравственных мучений».

       Такой вот "самый свободный" человек, не сказавший за всю жизнь никому ни единого ласкового слова и не пожертвовавший никому ничем. Эта изумительно законченная пародия на аристократа, получившего славу аристократа духа. Что в свою очередь не пародия ли в квадрате на сам тип русского общественного аристократизма, преклонившегося перед эстетикой, ибо и сами его Письма были восприняты как эстетическая деталь, довесок к прекрасно одетому телу с прекрасными телодвижениями. Урнинг. Не было влечения к инь. Весь эрос ушел в ненависть к почве, его породившей.         Правда, говорят (со слов самого Чаадаева), что он заступился за Пушкина, когда его, якобы, царь собирался отправить в Соловецкий монастырь. Съездил к Карамзину и сообщил эту новость. Впрочем, как писал Розанов, "Пушкину и в тюрьме было бы хорошо, а Лермонтову и в Раю было бы плохо". Обречены ли мы на свою природу? Или здесь что-то другое?