К характеристике реальных взглядов А.М. Таврова на сущность связности и бессвязности. Вот что он писал в одном своих постов в f/b-ке.

Андрей Тавров

19 июня 2018

Пишущими сегодня обнаруживается тенденция утраты вкуса к завершенности поэтической вещи. Поясню, что завершенной может быть и незаконченная вещь – собор барокко или Евгений Онегин. Принципиальная незаконченность здания может быть вложена в условие его завершенности. На сегодня все чаще внутренний жизнеспособный баланс творческой вещи утерян, а сама она превращена в часть бесконечной змеи сериала, даже не замкнутой на себя, ибо продолжение всегда открыто, как бездарно самосуммируемая жизнь в мире житейских смыслов. Однако в такой жизни есть огненный фокус, от которого бумага горит - этот фокус: смерть, дающая любому поле, в котором возможна работа завершенности. Фейсбук как и сериал создают иллюзию вечности, вернее бесконечной длительности. Стихотворение превращено в пост (замечание Марианны Ионовой). И когда среди участников фб кто-то умирает, он просто выбывает из условий игры. Легкий шок забывается быстро, ведь здесь пространство фб, тут другая жизнь с другими правилами без смерти. Незавершенная вещь не может обладать балансом жизни-смерти, который делал литературу Шекспира или Фета великой, а их лучшие вещи внутренне завершенными и при этом открытыми к глубокому уровню читательского внимания. История незавершенности началась, увы, с Хлебникова, не обладающего энтелехией живой завершенности художественной вещи и заканчивающего свои чтения знаменитым "ну, и так далее". Завершить вещь, это найти ее центр, ее абсолютный смысл, ее неповторимый способ единства со всей остальной вселенной. Это заставить вещь лучиться и жить. Это значит, суметь заплакать о ней, если она исчезнет. Истинный плач соединяет нас с вечной жизнью, с тем, что почти каждый практикует в пиковые моменты своей жизни. Чаша утра разбивается лишь в том случае когда гитара плачет, и только в области плача Фетида выходит из моря к Ахиллу, а Яхве к Иову.

И второй фрагмент – из письма ко мне:

«...Метафора для меня не ставка, а радость, как море или дерево. Я с детства испытывал чувство свежести и радости, если слышал удачное сравнение, троп вообще. Тогда еще не мог объяснить почему — просто чувствовал себя умытым. Потом понял, что конструкция, называемая метафорой, содержит в себе так называемую «мертвую зону», куда логика не проходит, где связь и мысль разорвана и продолжаться не может. Глаза не могут быть как небо, согласитесь, и однако они — как небо. Тут прыжок с плота на плот через «мертвую зону» без опоры, которая (зона) и становится самой живой, поскольку разум перестает цепляться за трафареты и — отпускает себя в трансцендентный прыжок, который сам малый разум-интеллект пережить не может. Собственно, метафора для меня ценна не своими двумя частями, которые сравниваются, а «дыркой от бублика», в которую они посылают читателя, чтобы осуществить друг другу подобие. Чем точнее метафора, тем завороженней чувствуется «пробел». Такая дырка и есть отсыл и переживание неизреченного Присутствия. Вот почему моя поэзия похожа на сыр Маасдам — вся в «дырках». Для меня метафора — инструмент игры в прятки с Духом Божиим. Об этом О. Мандельштам хорошо писал в статье о Скрябине».