Плутарх писал: «Душа в минуту смерти испытывает то же, что испытывают те, кто посвящаются в великие мистерии. И слова, выражающие эти понятия, сходны по звучанию...» Это многое, очень многое объясняет. За тысячелетие мистерий так и не удалось никому из тех, кто сам там не побывал, узнать, в чем же заключалась тайна переворота сознания мистов. Но разве никто не пытался "проговориться", "проболтаться"? Конечно, были такие, однако они ничего не могли внятного или близкого к внятности сказать. Во всяком случае то, чем одаривало посвящение, было за пределами словесного выражения. Это подобно пробуждению-просветлению в чань: вспышку перехода сознания на новый уровень невозможно вербализовать и тем более объяснить. Всё, что может пробужденный сказать – это: я был на пике бодрости моего сознания, как вдруг вошел в сферу, откуда увидел, что вся моя бодрость и зрячесть были сном в мутном потоке. Так и в мистериях, элевсинских прежде всего, неким способом (память о котором возможно изымалась) мистам давалась уникальная, щедрая возможность прожить свою (будущую) смертную минуту. Они умирали, а затем возвращались в жизнь, но уже с новым знанием, и на лицах их уже лежал некий отблеск, по которому они друг друга могли узнать в толпе.

   И вот, размышляя об опытах "духовной автодидактики", я подумал: возможно и в самом деле это один из самых реальных, не самообманных путей к пробуждению – переживание смертного часа при свете жизни. Разве случайно древние называли философом (т.е. идущим к умудрению) лишь того, кто осознанно-целостно готовил себя к смерти, то есть медленно, но реально умирал "у себя на глазах".