Я лишь несколько дней назад узнал, что 21 сентября умер Андрей Тавров, большой русский поэт и блестящий эссеист. Последнее письмо я получил от него 12 сентября. Речь шла об обстоятельствах гибели поэта Александра Верникова, которые он мне сообщал. А незадолго до этого я послал ему две свои недавно изданные маленькие книжечки: "Уроборос" и "Выдыхаемая речь". 9 сентября он написал мне: «... Все в порядке, начал читать "Выдыхаемую речь". Поражаюсь вашей детской (по Андерсену с его голым королем) самостоятельности среди множества гипнотических мутных потоков современной "культуры"...»

       Однажды, лет этак семнадцать назад, я получил письмо от незнакомого человека, которым оказался Андрей Тавров, в котором он благодарил меня за минуты духовной солидарности. Рассказал, как однажды его вывело из тяжелой меланхолии мое небольшое эссе о Томасе Карлейле, тайну личности которого я открывал там чаньским ключом. Так началась наша переписка и сотрудничество. Каждый свой новый роман он присылал мне с теплой дарственной надписью.  "Матрос на мачте": «... с благодарностью за чистоту и силу речи, которая не раз меня поддержала. Андрей. 19 сентября 2013». "Снигирь": «... со светового фронта, к которому, думаю, мы оба причастны. 24 апреля 2022 г. Пасха».

       По собственному почину он издал в своем "Русском Гулливере" большой том моей прозы с прекрасным своим предисловием, издавал в своем ж. "Гвидеон" мои переводы из Рильке. Его комментарии и отзывы о моем творчестве в самых разных информационных каналах и средствах связи были почти избыточно призывны: "Читайте Н.Ф.Б."! И это притом, что мировоззренчески мы совпадали только на (целых!) две трети, а на одну треть у нас были вполне разные интуиции и предпочтения. Иной раз я позволял себе его "царапнуть", а иной раз мы полемизировали в каком-нибудь журнале по важнейшим бытийным вопросам, но никогда Андрей Михайлович не переходил вследствие этого на менее теплый тон. Он был глубокий, искреннейший, спонтаннейший человек, с безупречным поэтическим инстинктом и слухом. Человеком, дозревшим (ибо он не просто рос, но осознанно вызревал) до понимания глубин дхармы.

       Его влияние на окружение было огромно, как и его авторитет. Молодые поэты вслушивались не только в его стихи, но и в его философские размышления о сущности поэзии; и даже его спонтанные ремарки в интернет-журналах неизменно собирали оживленную аудиторию. Он выполнял во многом роль гуру, да не покажется это слово здесь претенциозным или, напротив, мелочным. Его слушали не просто как мастера, ибо он шел по следам Духа.

       13 сентября (за десять дней до последнего вздоха) он выставил в интернете одну из последних своих спонтанных медитаций, она чудесна словно сама мелодия его Прощания:

       «Сколько же в нашем мире тихих ослепительных исчезновений!  Чистых уходов в отсутствие. Крик птицы. Отшумевшее дерево. Прошедший трамвай. Произнесенные и отзвучавшие слова таксиста. Улыбка. Цвет Чистых прудов под тучей. Смерть человека. Уход поезда. Невозможно перечислить все. И каждое исчезновение рождает бесшумную ноту своего неприсутствия. Каждая вещь уходит на своей единственной ноте. Их миллионы, миллиарды таких "звуков". Мир окутан ими как аура. Иссяканий, угасаний больше чем вещей. Вещь может исчезать от нас по нескольку раз на дню. Но мы не замечаем чистых исчезновений – мы думаем о самих вещах, а не о бесконечной тишине их отсутствия. Тем не менее с нами говорит само отсутствие. Сами исчезновения, ясные и тихие вспышки бессловесных послесловий. Они говорят вне назидания, вне ностальгии, вне слов.  О чем же они нам говорят, складывая свою мировую симфонию?»

       Спасибо, Андрей! Ты уже в объятьях следующего божества, нежно взявшего твое трансцендентальное тело вечными ласковыми Ладонями, увиденными еще грёзой Чюрлёниса.