Смысл трагедии, которую претерпела Россия, мы в общем-то слабо осознаем и еще более слабо понимаем.  Ибо мозги у россиян за сто с лишним лет промыты изрядно мутнейшей и грязнейшей жидкостью. Но у нас есть "чистое зеркало": 35 томов полного собрания сочинений Розанова. Есть куда смотреть, из чего черпать. Во втором томе поразительное по ясности определение высшего достижения русского духа на конец 19 века – т.н. славянофильства.      Розанов называет тех, чью мысль и дух подитожил Достоевский: И.Киреевский, Хомяков, Константин и Иван Аксаковы, Ю. Самарин, Ап. Григорьев, Н. Данилевский, К.Леонтьев, Н.Страхов и др. «Это так называемая школа славянофилов – название очень узкое и едва ли точно выражающее смысл школы. Правильнее было бы назвать ее школою протеста психического склада русского народа против всего, что создано психическим складом романо-германских народов, – протеста, сперва выразившегося в смутном, безотчетном отчуждении, а потом и в полной сознания критике и отвержении этих созданий и тех начал, из которых они вышли. Начала противоположные, и частью высшие, были указаны ими в народе нашем: начало гармонии, согласия частей, взамен антагонизма их, какой мы видим на Западе в борьбе сословий, положений, классов, в противоположения церкви государству; начало доверия как естественное выражение этого согласия, которое при его отсутствии, заменилось подозрительным подсматриванием друг за другом, системою договоров, гарантий, хартий, – конституционализмом Запада, его парламентаризмом; начало цельности в отношении ко всякой действительности, даже к самой истине, которую народ наш различает и ищет не обособленным рассудком (рационализм, философия), но и нравственною стороною своею, полнотою своего существа; наконец, в церкви – начало соборности, венчающая всё собою любовь, слиянность с ближним – что так противоположно римскому католицизму, с его внешним механизмом папства, подавляющим собою, но не организующим в себе жизнь духа, – и не похоже также на протестантизм, который, отвергнув это давящее извне единство, не поняв начала внутреннего согласия, кинулся в разрозненность, думая в ней сохранить свободу и сохраняя только произвол. Все эти начала, следы которых еще сохраняются в нашем простом народе, в его "мiрском" владении землей, в его склонности к артельной форме труда, в преданности его верховной власти, безусловно свободной в своих решениях, но и зато прислушивающейся без страха к свободному же выражению боли, страдания. к голосу "земли" (народа), – начала эти обещали бы в полном своем развитии жизнь более высокую, гармоничную, примиренную, нежели в какой томится Европа, вовсе не догадывающаяся о причинах своего томления, о ложности самих принципов, на которых построена ее цивилизация. Славянофильская школа, долгое время гонимая официально и пренебрегаемая нашим темным обществом, только в последнее время (писано в 1893 году. - А.С.) получила если не в жизни (все еще текущей по инерции в прежнем направлении), то в сознании лучшей части образованных кругов России свое признание и торжество. И ничто не способствовало этому в такой мере, как распространение Достоевского...»

       Действительно, в начале ХХ века Россия находилась на пике своих как экономических, так и духовных возможностей. Но таинственно поддалась коварнейшему пропагандизму инородческого отребья, инородческого даже и тогда, когда по крови эта шваль была русской. Инородцы, которых императрица когда-то по жалости впустила в империю, разрешив жить на окраине, пробрались к самому ее сердцу и удушили. Какое там славянофильство – всё пошло прахом, всё было разрушено и изгажено до основания. На месте святом возникло крысиное царство. Крысы в прямом смысле заполонили разгромленные православные храмы. И заставили поверить некоторый процент дурачков в то, что это сами русские разгромили свои святилища.

       Вот почему таким загадочно мрачным ходил Андрей Тарковский по коридорам ВГИКа с томом "Война и Мир" под мышкой, ходил мрачный как Гамлет, ибо его царство было разгромлено и захвачено. И свою задачу как художника он достаточно рано определил для себя как попытку хотя бы частично преодолеть эту колоссальную пропасть, пропасть, которая образовалась между русской культурой и навязанной инородческой, создать мостик, протянуть соединительное рукопожатие. Мне кажется, что он был чуть ли не единственный, кто вполне внятно понимал духовную суть ситуации. Уже за одно это его творчество должно быть введено в некий особый круг. Даже если бы его фильмы не были столь эстетически блистательны. А то, что они неимоверно скучны для интеллектуалов, так это и закономерно, и прекрасно. Procul profani!