Конечно же, с "божественной точки зрения" никто ни в чем не виноват, ибо свобода воли институт довольно призрачный,  а все существа достойны либо любви, либо уважения, либо сострадания. Во зло (если оно существует, а существует оно вероятно именно с тленно-человеческой, субъективно-ситуативной точки зрения) человек ввергается по сумме своих несовершенств, своей "кармической" незрелости и слабого ума. И конечно все мои былые "претензии" Маяковскому, Цветаевой и Пастернаку – это детсадовское нытье по тому поводу, что не все ходят по посыпанным песком дорожкам. Этические требования мы можем всерьёз предъявлять только каждый самому себе. Наша этика – это сугубо частная сфера "разборок" с Всевышним наподобие тяжбы Иова. А сфера взаимоотношений, могущих подлежать обсуждению публичному, – эстетика, формы выражения. Допустим, мне противен образ Маяковского и его наглые, проплаченные большевистскими упырями стихи; что ж, вычеркни его из своей головы и дискурса, вычеркни молча. Сотри ластиком чей-то "неудачный опыт". Говори вслух лишь о тех, кто тебя восхищают и волнуют, в ком ты находишь "повод для умудрения". И еще: мы не знаем подлинных "провиденциальных" задач тех или иных нам лично неприятных людей, энергий и сил. То, что кажется монструозным, возможно с иных позиций и в иных измерениях обладает ценностью редчайшей подобно тем или иным опасным для человеческого здоровья элементам в природе планеты, без которых она никак.

       Вспомнилось одно место из давнего письма Андрея Таврова, где он пересказывал кое-что о мистериях в честь богини Афродиты. Писал он примерно так: «Испытуемые путешествовали по подземным коридорам, с факелами, змеями, музыкой и дикими зверями. И вот когда все страхи и испытания оставались, казалось бы, позади, посвящаемые входили на круглую и освещенную площадку и отдыхали там под звуки божественной музыки, предполагая, вероятно, что все позади. И в этот момент в помещение входил монстр, настоящее чудовище, от одного взгляда на которое возникало непреодолимое желание бежать подальше. И многие убегали. Те единицы, которые оставались и выдерживали его взгляд, несмотря ни на что, внезапно осознавали, что чудовище – вовсе никакое не чудовище, а ослепительно прекрасная богиня Афродита». Эпицентр красоты может казаться уродством, может казаться и чем-то отвратительным и невыносимо страшным. Большая красота, как и большое знание, смертельно опасны. Вообще колоссальные пределы человеческой напряженности в любой сфере так или иначе страшны для обычного человека. Но причина ли это для мелкой полемики? Глупец конечно начнет читать нравоучение. Но чего он достоин? Сострадания.

Сей монолог мой кажется вполне вальяжно верным: так сказать, бравый взгляд с высоты. Но он и предполагает, что ты живешь в глубочайшей уединенности и независимости от "мира". Ты живешь в горном хуторке и питаешься со своего огородика. Однако если ты все-таки в миру, если иногда спускаешься в магазины и сберкассы, и значит входишь в его "референтную группу", то как бы ты ни воротил от него лицо, какую бы неприступную рожу при этом ни корчил, ты уже в полемике, каждым взглядом и каждым словом, каждым жестом и каждым ритмом. В той, в которой находился и Пушкин, и Тютчев, и Розанов, и священник Флоренский, и незлобивейше-скромнейший Швейцер, и кротчайший Кьеркегор, да и сам Христос. От полемики нам не уйти, покуда мы здесь, а не там.

       Юности, у которой витальная сила и эротическая энергия хлещет через край (в этом смысле юность фактически наркоманка), нравится всё. В этом смысле она живет как боги: либо вакханты, либо будды-в-нирване. Юношей я обожал Маяковского. Я был пленником эстетических форм, их тлетворных, лицемерных, продуманных захватов толпы (или человека толпы). Но с какой-то поры я стал понимать, что во мне есть "истинный человек", задавленный всей суммой эстетических чар и "идейных" трамбовок-зомбирований, в результате чего мне на каждом шагу нравится то, что на самом деле мне не нравится, не нравится моему истинному "я". С какого-то момента я начал понимать, что задача жизни, ее подлинный сюжет и есть открытие и раскрытие в себе этого абсолютно загнанного, задавленного, вытесненного на периферию, на пустыннейшую обочину существа. Которое и есть мой искомый гуру.

Нет ни малейшего противоречия между искренним при(н)ятием заповеди "не осуждай ближнего!" и той полемикой, которую ты обязан вести день и ночь, ночь и день, восстанавливая в себе (пусть по крохам, пусть на пределе сил) истинного, "вечного человека". Именно это имел в виду Арсений Тарковский, когда, поставив в эпиграф афоризм Гёте "Стань тем, кто ты есть!", написал может быть главное своё стихотворение "Стань самим собой", где сказал:

Загородил полнеба гений,

Не по тебе его ступени,

Но даже под его стопой

Ты должен стать самим собой.

А в финале: «...И ярче краска у слепца,/ Когда отыскан угол зренья/ И ты при вспышке озаренья/ Собой угадан до конца».