Что за патологическая тяга людей к новшествам. Тяга очевидно инфернальная, самоубийственная. Люди сами лезут в петлю. По бесконечному числу признаков видно разверзшуюся в человечестве тягу к самоуничтожению. Словно под гипнозом мы радостно отказываемся ото всего реально-вещного, осязаемого, видимого, пахнущего, устремляясь к электронным фантикам, к фокусам "научной мысли", к абсолютной зависимости от чьей-то невидимой и недоступной нам сатанинской воли, к разрядам невидимого тока неведомых нам энергий.

       Здоровый инстинкт должен был бы подсказывать и этносам, и отдельным индивидам, что всякое новшество направлено супротив него, супротив его реального, почвенно-земного блага и безопасности. Однако здоровые инстинкты атрофируются, словно бы уничтожаемые извне некой мощной волей. Чуть ли уже не все , включая активистов культуры и искусства, вопят всё одну и ту же песнь: даёшь новенькое! Вырыли уже громадную могилу и всё мало.

       Вспомнились крестьяне в "Анне Карениной" (с изумленным восхищением перечитал роман недавно), которых Левин всё пытался убедить в пользе внедряемых им  новшеств, найденных в научных журналах или привезенных из-за границы. Толстой подробнейше описывает эти искренние усилия умного и доброго помещика Левина (опыт самого Толстого) внедрить и технические средства, и новые организационные формы труда. Все усилия оказывались и оказались тщетными: по каким-то таинственным, непонятным уму Левина причинам крестьяне хотели держаться привычно-дедовских форм работы и общения меж собой. Да, они признавали, что Левин предлагает технику, которая облегчит их труд, даст больше свободного времени, повысит производительность и т.п., однако глубинным своим умом, умом не-ума, умом спинного мозга они чуяли в этих аргументациях походку и темпоритм Зла. "Работа должна быть трудной, не надо её облегчать", - мог бы сказать умнейший крестьянин. "В самих умствованиях – зло", - мог бы сказать другой. "Мы должны следовать пути наших дедов и прадедов", - мог бы сказать третий. И Толстой в конце концов признает их таинственную высшую правоту, правоту провидцев, показывая медленный процесс умудрения и самого Левина, учащегося переходу к обнаружению в себе глубинных, иррациональных, интуитивных  слоев ума.

          Чтобы избавиться от этой формации здоровых людей, люциферу пришлось в двадцатом веке уничтожить их физически и растить прямо противоположную формацию

       Сегодняшний человек сполз к самой жалкой форме ума – к рационально-эстетической  его подделке.