Цветаева выдала в своё время афоризм "все поэты – жиды", что потрафило многим поэтам, в частности Целану, именно так переведшему известные две строки из "Поэмы Конца": "В сём христианнейшем из миров / Поэты жиды". (Переведшему и поставившему их эпиграфом к стихотворению "Вместе с книгой из Тарусы").

       Но что она хотела этим сказать? Что евреи-жиды (поэты) убили Христа и продолжают его убивать, демонстративно предаваясь аморализму (= эстетизму) и служению плоти,  равному служению эго? Едва ли, ведь она как раз защищает поэтов. Скорее: что всякий поэт отчужден от любой национальной души, посреди которой он вынужден жить, не имея своего государства и страны (Цветаева не дожила до 1948 года). Что всякий поэт – изгой в своем отечестве, ибо, мол, его душа вненациональна, "всемирна" и даже более того – "внемирна".

       Но тут концы с концами не сходятся. Душа еврея весьма национальна и весьма эгоистична, высокомерна, абсолютно не озабочиваясь тем, к чему призывал, например, Достоевский: к всемирной отзывчивости. Абсолютная неотзывчивость, что мы видим по той войне с арабами и с арабским миром, которую израильтяне ведут в 1948 года непрерывно. Хотя Бог вовсе не снимал с них своего проклятья, и пришли они для захвата земель, где две тысячи лет жили арабы. Уж во всяком случае надо было попроситься у них на постой или выкупить кусочек, постепенно завоевывая их доверие.

       Цветаева всё напутала. "Внемирная" душа – у христианина (по замыслу Христа), однако христианство было ей категорически чуждо и даже не интересно.

       Абсурдность афоризма Цветаевой заключалась еще и в том, что практически по всем позициям душа еврея категорически противоположно настроена в сравнении с душой русского: это антиподные создания. У нее же выходит, что и "всякий русский поэт – еврей-жид". Жуковский, Пушкин, Лермонтов, А.К.Толстой, Тютчев, Есенин – евреи? Конечно же, она хотела сказать (и говорила в других своих текстах), что поэт – мятежник, бунтарь, преступник. Но против чего бунтарь? Уж никак не против "обывателей", "читателей газет" или "социальных устоев" Тогда против чего? На этот вопрос она бы не смогла ответить самой себе.

       Истинный поэт, я полагаю, отнюдь не бунтарь (он не так глуп), он неизменно говорит "да!" Но чему он говорит восторженное, а точнее - мистическое "да!" – вот что важно. (Даже в минуты и часы трагической печали и отчаяния). Миру ли кесаря и благам этого мира? О нет. Он говорит "да!" из потрясённо заповедных центров души.

       Но кто-то мне шепчет из угла: а какой души – национальной или вненациональной? Вот ведь зараза какой въедливый субъект. Задает вопрос, хотя прекрасно знает, что на него не существует ответа. Разве он не знает, что есть глубинная (неоскорбляемая) основа души, в которой молкнут все определения и даже все подразумевания.