Почему-то вспомнился почти неприличный сегодня вопрос: что такое любовь? Так ведь иному человеку не просто хочется, но почти смертельно важно видеть и ощущать совершенство: чистоту и гармонию явленную. Вот почему тот или та, которую ты избрал, вонзает в тебя глубинную (иной душе бездонную) боль, если лжет или предает. Но после этого обвала или краха начинается (иногда) вторая фаза чувства: её можно назвать христианской.

       И вот почему мы влюблялись в красивых девушек: они казались нам прекрасными не только и даже не столько внешне. Похоже бывало и с "объектами" искусства. Они точно так же нас обманывали и предавали (к счастью не все), когда ты проверял их, сходясь лицом к лицу.

       Влюбление в некрасивую девушку означало пройденность первой стадии и степень достаточной зрелости для любви в собственном смысле слова – "христианской", т.е. способной сострадать на наконец-то тяжком пути жизни, способной без раздражения и обиды нести даже и крест как своего рода посредствующее звено, о котором намекал певец Ночи.

       Вот откуда этот казалось бы странный  признак истинной любви – неотвратимая робость перед предметом её, та классическая робость, которую мы знаем по Данте или по Достоевскому, однажды упавшему в обморок, когда его подвели к красавице, которую он прежде созерцал лишь издали и которая была похожа на богоматерь кисти Рафаэля на его "Сикстинской мадонне", репродукция с которой неизменно висела на стенке возле письменного стола нашего гениального писателя.

       Впрочем, сегодня это едва ли кому понятно, ведь чувство нуминозного человечеством утрачено, эпоха его выкрала. На сцену вышел человек несмущаемый.