Открыл подзабытую "Поэму Конца". Метод прыжков у Цветаевой поразителен. Почему "поэты – жиды"? Потому что "жизнь, это место, где жить нельзя:/ Ев-рейский квартал..." Это поэма объяснения, почему неизбежен и по сути так естествен отказ поэта от жизни. То есть потенциально каждый настоящий поэт – самоубийца, ибо: "жить здесь среди вас, современных людей, - брр!" Возникает образ "еврейского гетто", где жить, якобы, невыносимо. Образ этот Цветаевой выдуман конечно, какие там гетто? Еврейский квартал, как и иные; это в чистом виде цветаевская метафора. Евреи, как известно, менее всего самоубийцы, в  отличие от поэтов... "Так не достойнее ль во сто крат/ Стать вечным жидом?.." - восклицает поэтесса. (Так рождается Ахашверош у Андрея Таврова). Жизнь, пишет поэтесса, это "ев-рейский погром". То есть, по Цветаевой, нечто вытесняющее и унижающее до беспредельности.

...Жизнь. Только выкрестами жива!

Иудами вер!

На прокаженные острова!

В ад! – всюду! – но не в

Жизнь, - только выкрестов терпит, лишь

Овец – палачу!

Право-на-жительственный свой лист

Но-гами топчу!...

Жизнь среди людей – гнусная штука, возвращаю билет. Во всяком случае, добровольно ухожу в "гетто избрáнничеств"! То есть в страну поэтов.

       Конечно, жиды-евреи – это для нее метафора, а не эмпирика. Поздняя Цветаева многажды в дневниках именовала свою душу немецкой, германской, отрекалась от невыносимой тяжести русскости и клялась в верности немецкому языку и наречью. И я думаю, отчасти поэтому увлеклась Рильке, называя его "поэтом поэтов" и "самóй сущностью Поэзии". В то время как Рильке уже в юности ощутил в себе, как ему казалось, блаженно-сакральные русские корни и всю жизнь дорожил этим внутренним сокровищем, а Австрию и Германию не скрываясь не любил и не считал себя германцем, а в конце жизни стал писать стихи и по-французски, и не только потому, что полюбил Париж и стихи Поля Валери, но и потому, что полюбил Баладину Клоссовски, чей язык был французский. Рильке был женствен как всякий истинный поэт, как Орфей. Цветаева лелеяла в себе мужественность, будучи под большим смертоносным обаянием Маяковского. Кстати, и Целан при всех томлениях по Израилю и при всё усиливающемся отвращении ко всему германо-немецкому называл себя в узком кругу русским поэтом. Русским поэтом, кстати, самоощущал себя и Георг Тракль. Речь конечно идет о духовной парадигме.

       Так что дело не в Муре. Поводов для отчаяния у каждого человека избыточно. А вот воспользуется ли он поводом, другой вопрос. Вторжение оскаленных европейцев под германской эгидой в Россию не могло не сокрушить в Цветаевой и без того ослабевший жизненный инстинкт.