Импрессии

Ударить можно только в морду. В лицо ударить невозможно. Есть люди, не могущие отрешиться от лица и есть те, кто почти с рождения не воспринимают лиц, не видят лица.

        Владыки денег манипулирует мордами.

Язык-Бог самовыявляется, самоутверждается с помощью и посредством своих рабов-слуг, среди которых поэты на первом месте. Так считал Бродский. Панлогизм.

В целом у Бродского была интеллектуалистическая проекция мира. Мир был развернут в интеллектуальной (мозговой) плоскости. В этом-то и заключается тот ужас, который постепенно вползает в твою психику при достаточно долгом чтении его стихов.

Смерть Леннона – зависть духов зла. Идеальность жизни-сказки ранила их слишком сильно.

Не спутник ли большого добра – большое зло, если переводить на метафизику? Не потому ли древние рекомендовали: живи скрытно.

Анну Ахматову и пятерых (четверых?) еврейских молодых людей, пытавшихся её "обаять", разделяла в сущности пропасть: она была русской поэтессой, а они были "гражданами мира", и потому общий язык мог быть один: негативный, на преодолении "советскости" (возможно ли представить, чтобы в штатах происходило подобное же "преодоление американизма" как страшного комплекса?) После чего их экзистенциальные поля были абсолютно разные. Вся карьера Бродского, сказочно-феерическая (идеальный сюжет для Голливуда), была выстроена на его интенциях "гражданина мира", т.е. "гражданина Рима" в широчайшем смысле этих слов.

       Брак с русской женщиной еще был бы возможен на предмет полной её трансформации, "освобождения от русскости" (модус использования), но брак русского мужчины и еврейки неизбежно сломал бы его судьбу, превратив в пустой материал европейского функционализма. В этом контексте лежит и дружба русского и еврея. В этом драма русско-еврейского исторического союза.

Мы, толстокожие, слишком грубы и часто непримиримы с теми, чья чувствительность на грубость мира превышает нашу, иногда даже на порядок. Мы вследствие этого несправедливы, у нас слабое воображение. Глубины зла нам показывает современное искусство, натренировывая нас на восприятие зла, но высóты духа оно нам не показывает, всё здесь сводится к усредненности или банальности.

       Я вспомнил сегодня одного моего школьного друга, душевная его гениальность была ослепительна, Господь забрал его в четырнадцать лет. Вспомнил другого, гораздо менее гениального, но тоже с высочайшей сенситивностью, – из лет нашего послестуденчества. Да, я его жалел, не попрекал никогда его мимозным стилем, не иронизировал, но однажды все же ужалил, когда он произнес неудачную фразу в мой адрес. Этой моей ответной фразы было достаточно, чтобы он ушел от меня в свои духовные подземелья безвозвратно. Степень его одиночества, степень благородство этого одиночества я постигаю только сейчас, слушая Леннона, вспоминая как слушал Леннона он.

Мир гибнет конечно же не от дефицита интеллектуальной изысканности и всезнайской изощренности, а скорее от чего-то прямо противоположного, и ламентации папы Римского (не нынешнего) по поводу засилья культурной посредственности как главной беды эпохи представляются наивными. Массовая культура не может не быть посредственной. Но саму массовость культуры породила именно секулярность (нацеленность на легкость жизни, на удовольствия и развлечения) западного типа пропаганды. Кто изобрел и внедрил в каждый мозг электронную лавину информации, способную оболванить даже гения? Кто создал эту неимоверную мировую  толпу? Кто уничтожил уединенного человека, того человека-Единицу, который только и способен на реальный контакт с Сущим?

Неужто так трудно понять и почувствовать, что всё благое и прекрасное лежит в сфере трудного? И никогда в сфере легкого. Прекрасен тот, кто всю жизнь "гнул хрип". Он был под Божьим присмотром. Тот, то жил легко, попадет "там" в неблагоприятные сферы, чем будет искренне шокирован. И дело тут совсем не в христианстве.

Странно и даже забавно, что в моей внутренней приватной жизни я гораздо "толерантнее" к персонам культуры, чем в своих публичных рефлексиях. Скажем, лирическая судьба сходящего с ума немецкого "ботаника" Ницше меня порой трогает подобно мелодии: странной и действительно сыгранной на пределе возможностей. Нечто вне границ. Равно и запутавшийся гениальный Бродский с идеально святочной биографией для меня порой тоже мелодия странных струн, которые задеты где-то гигантским волевым усилием, а  где-то поданы насмешкой Воланда. В публичных рефлексиях почему-то (невольно) пытаешься быть "воспитателем", хотя это глупо до невозможности.

Любая удача в чем-то непременно будет компенсирована какой-то неудачей. Любой прибыток впечатлений дает ретардацию в виде похмелья, чьи внутренние последствия мы не исследуем, а зря. Любой захват большого объема наслаждений непременно вызывает некие внутренние трансмутации, пробуждающие волны цинизма из ниоткуда. Цинизма, то есть глубинного разложения. Так что любая зависть абсолютно неуместна и наивна.

Когда в человеке нет глубинной энергии, он хватается за новости. Когда нет друга, накапливает приятелей. Когда нет любви, ищет удовольствий.