Русский человек как тип, как совокупный образ, составленный из тысяч встреч и столкновений, мне не очень близок, порой совсем не близок. Ведь это в сущности новый русский, то есть некая псевдоморфоза. Именно этим я иной раз пытаюсь себя "утешить". И все же чтО за этим ощущением: индивидуально-капризное или "кармическое" – трудно сказать. Но это не отменяет моего сочувствия и может даже сострадания к этому enfant terrible, к этому сложному образу, который мне дан можно сказать почти что на своем излете, после всех чудовищных биологических и психических вивисекций, проделанных с ним и над ним.