Тавров так и не понял (а скорее не захотел понять), что чань выводит слово за скобки, выводит стопроцентно, ибо всё сказанное есть ментальное клише, догма, самоуверенность ума, а отнюдь не реальность. Тавров же ставил слово в сияющий центр человеко-мира. Указывает на чань - реальность молчание, жест, полнота осознанности, а не "вдохновенное слово".

       Но с другой стороны, Тавров понял дзэн именно так, как ему, художнику, было нужно: чаньское умалчивание, чаньскую экстатическую плерому он как бы вставлял внутрь текста, используя гиперметафору (прыжки между словами, семантически оторванными друг от друга) и её высокую частотность.

       Ибо в конце-то концов всякое понимание есть в то же самое время непонимание. "Полное" или "верное" понимание – всего лишь горделиво-иллюзорная гипотеза, вид полемики.

      Сила Таврова в том, что он учился и научился уходить от эго в своих стихах и даже порою и в прозе.