Все эти банальные (собранные из готовых ментальных блоков), даже без сомнения приевшиеся ламентации, которые я изложил выше в заметке "Невозможность искусства", отчасти может быть и справедливы, но боюсь, что сути двадцатого века они не схватывают. Советское искусство, большевистское в основе, было неизбежно эклектичным, ибо пыталось собрать культуру из обломков и осколков под давлением пропагандистского ужаса в голове и в головах. Такова же природа и современной царящей эклектики, она большевистского пошиба, но подаваемая как результат отклика художника на зашкаливающее богатство информации, создающей в голове немыслимый хаос прелюбодеяния.

       Революционизм в головах конечно словесно оформил Ницше, не изобретший никаких новых идей (при тучах новых мыслей), но словесно оформивший тот нигилизм и ту лицемерную двойственность, которыми Европа жила два тысячелетия. Он лишь внятно и зло прокричал, что король-то голый. И что нужно открыто и не таясь лелеять в себе и возводить в высокое достоинство злость, артистичность и "дионисизм". Что и делал, расковавшись, двадцатый век, необыкновенно интересный и увлекательный для всех, у кого были эти три струны и были экономические возможности для их "пуска в оборот".

       Двадцатый век невероятно интересен для демонических натур, для натур приключенческого и авантюрного склада. Одних только направлений в живописи и в музыке – десятки если не сотни. А кинематограф! А легализация разврата и целая изощренная пирамида эстетики вокруг этого плюс легализация наркотиков! А возможность попробовать на вкус безсчетие религий – это же гастрономическая мекка для толстобрюхих и заглотоментальных. Пылевидные, "легкие на подъем" люди стали восторженными фаворитами в искусстве поглощений. Ведь главным философским и поэтическим модусом стала именно "изощренность поглощения", возведенная в экзистенциальный статус. Как же тут отказаться от эго? (Это я отвечаю Кришнамурти). Двадцатый век создал неслыханно интересную литературу именно для эго. Создал, отказавшись от реализма. (Старое, классическое искусство учит любить не потому, что хочет поучать, а потому, что такова природа классической художественности: всякую вещь и человека "вкусно" изобразить можно только посредством любви, - в этом А.Михайлов прав, старый реализм, ищущий за иллюзией вещей глубины вневещественных касаний, мог лишь ужаснуться на условия двадцатого века и изблевать входящее из него). Двадцатый век создал новые основания для искусства, отказавшись от реализма, и тотчас фейерверком пошли изощреннейшие формы, извлеченные из мозговых и либидо-хромосомных фантазий и чувственных девиаций. Вместе с изощренностью поглощения родилась изощренность производства. Притом не только в литературе, живописи, музыке, архитектуре и кино, но и в самой организации пространства и прагматики быта появились вдруг, пошли валом новые, прежде не виданные вещи и инструментарии. Человек стал восторженно служить вещам и технологиям, измышляемым почти в экстазе капиталистической сутолоки, приходящим из фантазий,  фактически абсолютно бесконтрольных и неколлегиальных. Ибо религии были сведены до роли побрякушек или красивых девок. Все догмы, по Ницше, были сметены, ибо догмы порождались непрерывно на час-два, максимум на полгода

     Ужасы века вытолкнули с авансцены реализм, и на его место впрыгнули сотни художественных (и не только художественных, но во всех сферах) симуляций. И век засверкал гирляндами и фейерверками, неслыханным разнообразием убора и одежд. Ментальная эстетическая пыльца пошла непрерывным цветным дождем.

       Нет-нет, более увлекательного века для миллиардов, чем век двадцатый, не только не было, но и невозможно вообразить. Я уже не говорю о возможности для очень многих глубоко и подробно изучать страну жестокости, живущую в них, и отныне ничуть не запрещенную. "Разрешено всё!" – вот главный транспарант над входом в ХХ век.

     Однако лишь крайне наивный человек верит в этот лозунг в первой четверти века двадцать первого. По закону диалектики абсолютная разрешенность (абсолютный либерализм) есть лицевая сторона, которой соответствует тыльная сторона абсолютного террора.