Вот три мои (двадцатилетней давности) стихотворения о музыке.

                     ***

Осознавал ли Моцарт сам себя?

И кто воистину способен тело видеть,

забравшись в глубину его такую?

О, как я в нем бессмысленно токую,

на языках на смертных всё толкую,

бессмертно не ропща и не любя!

Смотрел ли Моцарт из своей твердыни?

И видел ли себя из чиста поля?

И кем тогда себе он представлялся?

Дух музыки иль смех ему являлся?

Иль смерч с его чернотами пустыми?

И мчался он прыжками холостыми

в бездонность, подгоняемый пожаром,

и жля в его судьбу вонзалась жалом.

Как одинок был вопль фагота в стыни!

Кто может осознать себя из плоти,

из звука странной нети, скрытой в ноте?

            ***

Себя вдруг ощутить –

какая странность цели.

Возможно ль это –

Баху Бахом быть?

Что знаем мы о баховых мученьях?

О том, внутри чего он ощущал себя

и чувствовал себя ручьем или потоком?

Или простым растеньицем в тени?

Или бессменным пахарем на пашне.

Крестьянином неисследимо нищим,

столь благодарным полю и холму,

причастным невидúмому пространству,

с которым ощущает он единство,

невыразимое, пожалуй, даже в звуках.

И вновь и вновь он ищет связь с потоком,

который пролегает мимо жизни.

Как смерть тиха сквозь смерч сияний лютых.

Как бездыханна плоть морщин органных!

                     ***

Как в глубине такой, как баховы отроги,

он оставался бренным человеком?

О, жанр тоски, одной сплошной дороги,

где сны волчат питают звездным млеком.

В гигантских натисках звучащих линий

как мог он сохранять вальяжность жестов,

всей поступи сохранность, взгляд свой синий,

ласкающий ближайшую окрестность?

Он в клетке каждой организма, в боли

летучей, как порхающий голландец,

выслушивал потоки вышней воли:

органный гул то был иль беглый агнец?