Чем отличаются друг от друга интеллектуальный и экзистенциальный подходы? Да вроде бы и так ясно. Один пассивен, другой активен. Один головной, другой соматически-целостный. Мысль легко обмануть, переиначить, доводы по любом поводу можно за один час сменить двадцать раз. Способов мышления множество, множество логик и т.д. Словесно мыслительно можно возвыситься до небес, ничего не сделав и оставаясь глупой мышкой. Экзистенция же у человека одна, как и судьба. От нее не отбояришься словесами. Есть мудрость тела, есть мышление наших органов, есть внутренняя наша антенна. Есть интуиция, перекрывающая всякое дискурсивное познание. Есть совесть, без которой экзистенциальное мышление невозможно. Интеллектуальное мышление, как известно, на совесть плюёт.

Киркегор говорил: Гегель мыслит, я экзистирую. Т.е. Гегель мыслил и кроме того жил, а для него, Киркегора, акт мышления был частью его судьбы (почти что внутренней частью), где чувство своей вины не оставляло его душу; он мыслил духовным своим сердцем (сочетание слов, сегодня звучащее почти неприличным), обретение которого считал первостепенной задачей, то есть был «исповедальным» (перед приватным «своим Богом») в акте мышления-письма. ((Бог и не может быть общим: он неизменно персонально-личный: это верный признак, по которому легко узнать, в реальности ли ты или в иллюзорностях. Розанов, великий мыслитель, называл своего Бога даже интимно-личным, признаваясь, что не смог бы без Него прожить и нескольких минут, ибо Он в самом его дыхании.)) Вот это и есть экзистенциальный Бог в отличие от интеллектуального. Экзистенциальное письмо и мышление в отличие от интеллектуального.

Мыслила не только горизонталь Киркегора, но и его вертикаль. Гегель же мыслил внутри научной традиции европейского мышления, и Авраам, равно Иов, были для него персонажами культуры; для Киркегора же они были живыми людьми, с которыми он вступал в особо-братские отношения общения, ибо искал у них помощи и совета. Просыпался среди ночи и вел разговор.

Так вот: во всём можно идти либо по одному, либо по другому пути. В одном случае это широкая дорога, в другом – узкая тропка. В искусстве это разделение очевидно, хотя понятие мышления здесь уже не так четко. Один поэт стоит на сцене и пишет (поёт) для публики. Его произведения продуманы и просчитаны, даже когда ему кажется, что он интуитивен. Он следует уже наработанной матрице интеллектуального человечества и интеллектуалистической (считающей, продумывающей, рассчитывающей, рыночной) культуры. Другой пишет «для себя», для атмана в Себе, и он может как Тютчев не задумываться за всю жизнь о публикации. Конечно, экзистенциальное письмо и здесь обладает широтой потенций и связей с «другим». Не всё примитивно однозначно.     В экзистенциальном движении человеку нужен человек, но тоже экзистенциальный. И стихи, и музыку он пишет не только «для атмана в Себе», но и для этого своего «второго Я», и как раз в бескрайнем просторе «атмана в Себе» они, возможно, и обретают место абсолютной искренности и абсолютного взаимопонимания (место, по которому ностальгирует наша экзистенция). Именно в этом незримом контакте одиночество как горнило творчества обретает универсально-экзистенциальный цимес.                       

Вот как об этом различии пишет Вл. Бибихин: «Даже вредно читать Хайдеггера, не заметив как можно скорее, что смысл, если уж он у него вообще есть, всегда прост или, вернее, обязательно всегда очищающий, выправляющий нагромождения сознания. Вывести из камер на простор – назначение его «конструкций» в каждом абзаце и в каждой фразе, другим делом он не занят, в тесноте умственных построений ему не интересно… Нам предлагают (Бибихин имеет в виду конкретную книгу Хайдеггера. – А.С.) не мысленные упражнения и эстетскую задумчивость, а выход в бытие, которое “всегда моё”, т.е. нашу главную работу».

Бибихин как-то признался, почему он однажды понял, что словечко Dasein надо перевести не как вот-бытие, а словом Присутствие. «Окончательный выбор определила фраза православного священника на проповеди (услышанной Бибихиным в сельском подмосковном храме. – А.С.), «вы должны не словами только, но самим своим присутствием нести истину». Бибихина пронзило: вот оно! В тональности, в характере твоего присутствия в мире, между людьми, между деревьями раскрывается и действует твоя истина. Либо твоя ложь. И это выше слов.

Вообще же, в этой теме много путей. Они личны и субъективны. Например, размышляя об истине, мы не можем не помнить (не можем не чувствовать), что для приближения к ней «надо сойти с ума». Надо войти в некую новую, т.е. древнюю-древнюю модальность самого Себя.