Насколько весома та или иная музыка часто определяют сложные обстоятельства. Как вспоминал Софроницкий, при исполнении в блокадном Лениграде некоторые произведения, казавшиеся всегда значимыми, вдруг неожиданно поблекли. И наоборот, произведения которым не придавалось существенного значения вдруг выявили свою многозначительную суть (или что-то вроде этого).
Да, перед лицом смерти. Вот в этом и существо так называемо второй и третьей "стадии жизни". В роковые минуты человек эстетической стадии может внезапно перескочить... Но это я уже не вам, а скорее Гиперборею.
С интересом прочитал ваше уточнение. Наши взгляды пересекаются, но мы видим эти вопросы под разными углами: для меня искусство — это способ переживания трансцендентного опыта, тогда как для вас — это скорее необходимое зло, компенсирующее внутренние проблемы цивилизации. Я не сомневаюсь в вашей аутентичности и в том, что вы всегда говорите из личного опыта. Мне кажется, что вы говорите оттуда, куда мне пока путь закрыт — от состояния нирвикальпа-самадхи или чего-то похожего. Если вы смогли освободиться от всех восприятий, которые мешают истинному блаженству в Духе, то я, без великой музыки, зачахну и погружусь в депрессию, несмотря на мой опыт медитации. Но такие вещи, как правило, занимают не один цикл жизни. Завидую ли я вам? Нет. Каждому своё. Но могу преклонить голову перед вашим опытом и зрелостью вашей души.
Спасибо вам, дорогой Бальдер, за ваши тексты, дарящие каждодневное вдохновение, открывающие новые грани привычного мира, напоминающие о том, что самое хрупкое, незримое и безмолвное есть истинная основа бытия.
Позволю себе чуть углубиться в тему, ибо дно у нее не одно. Изнутри своего личного восприятия вы, гиперборей, совершенно правы, равно как и любой другой прав изнутри своего, абсолютно другого восприятия Брамса, Бетховена и Шопена. Но я-то, как автор своего дневника, исхожу из своего динамического настоящего. Когда-то я был чутким, трепетным, а иногда возможно и гениальным, слушателем и зрителем (туристом по миру искусств), насыщая себя мистическим содержанием шедевров. Но сегодня меня это не трогает, ибо я вошел в фазу непосредственного восприятия мистических бытийных событий. Всё же по большому, по сверх-гамбургскому счету, искусство – это помочи, это часть тех костылей, тех протезов, которыми является цивилизация. И в до-цивилизационных сообществах происходило нечто иное в смыслах познания и в смыслах обретения счастья-гармонии души-духа. Даже то, что нам известно из трудов Леви-Стросса, Фрэзера, из отчетов путешественников (отчасти из своего опыта) говорит о целостно-ритуальном характере реализации способностей-потребностей к пению, игре, танцу, стихотворчеству и т.д., восходящих к неким неведомым дальним преданиям и «знаниям», т.е. к импульсам исходного Предка-Бога. Речь о «диких», вписанных в природу племенах. Искусство больших городов (Шопен, Бетховен, опера, симф. оркестры) – это взвинчено-взбудораженная компенсация утраты свободной целостности, принятой прямиком из Начала. Это экзальтация, неправедная уже в том смысле, что композитор и художник стал слугой менеджеров, интеллектуальных рефлексий (обучающих сугубо светских систем) и толстых кошельков. Еще страшнее, что зачастую он становится слугой своей эго-самости. А тот факт, что в итоге именно музыка в ее пошлейше-наглых формах развратила человечество, а кино довершило процесс, - указывает нам, насколько верно древние табуировали часть инстинктов, хотящих прорваться изнутри «художественных натур». Вообще говоря, древние мудрецы, игравшие роль воспитателей, помнили о присутствии Люцифера, гениального в том числе и художника. Есть моменты, когда индивид входит в свой духовный центр и обретает «музыку плеромы». В саттья-юге не было искусства, ибо все люди были духовными брахманами, т.е. здоровыми существами, которым не нужны были таблетки Шопена, Бетховена, Брамса, Ван Гога, Пикассо, Уайета и т.д. Покуда мы больны, нам нужны костыли и таблетки; когда мы здоровы, наши рецепторы наполнены и насыщены блаженством, наш шаг легок, а дыхание неощутимо. Мы понимаем язык птиц и оленей, а они понимают нас без слов.
Если рассуждать в гегелевских терминах, то "эстетическая стадия" — это не финал, а скорее промежуточный этап в развитии искусства. Мне кажется, что гении вроде Бетховена, Брамса, Шопена и Моцарта всё-таки выходили за рамки традиционной красоты и воплощали сложные духовные и экзистенциальные идеи. У меня язык не повернётся назвать Девятую симфонию Бетховена или его поздние квартеты (оп. 131, 132, 135) просто эстетикой. На мой взгляд, это было бы сильным упрощением. Эта музыка становится уже чем-то большим, чем просто эстетически приятное явление — она превращается в почти метафизическое переживание.
Послушайте, к примеру, "Heiliger Dankgesang" из 15-го квартета, op. 132. Эта медленная часть, которую Бетховен написал после тяжёлой болезни. Она звучит не как произведение для слушателей, а как личная молитва. Здесь нет ничего "просто эстетического", это музыка, выходящая за пределы земного. Но это для меня лично. Для кого-то она просто эстетическое переживание, а кто-то её просто вообще не выносит.
А Шопен? Ведь в своих поздних ноктюрнах и мазурках он исследует глубокие, почти мистические состояния души. По сути дела, я нахожу параллели между этой музыкой и поэзией Гёльдерлина. Это уже не просто красота, это откровение.
А "Немецкий реквием" Брамса, который заставляет осмысливать бренность бытия?
Народные песни и грегорианские хоралы, несомненно, обладают первозданной силой и глубиной, но великие композиторы часто именно перерабатывали народные мотивы и религиозные традиции, возводя их на новый уровень. Вспомните активное использование Брамсом народных мелодий (Брамс буквально жил народными мотивами), а Бетховен в Девятой фактически сделал гимн "Ода к радости" своего рода новой, универсальной "народной" песней.
Для меня лично, говорить, что музыка этих гениев ограничена эстетикой — означало бы игнорировать её глубину. Но я не навязываю никому моё частное маленькое мнение.
Я с вами не просто согласен, а более чем согласен. Эти явления открываются ведь с разных сторон, и когда вы открываете их с этой стороны, то попадаете в яблочко. Подписываюсь под каждым вашим словом. С поздним Бетховеном вы прекрасно правы. Он неописуем и переживания его поздних вещей это и высшая экзистенция, и мистика. И в сонатах и в квартетах, да во всём. Особенно в чутком, мудром исполнении. Во всех искусствах, сколь бы они ни казались эстетикой, есть анклавы духовных базисов. Но в разговорах об этом мы часто сползаем к формализму, словно бы кланяясь "общему уровню" массы. которая очевидно не слышит тех "тектонических пауз," о которых вы пишите. Спасибо за эту мудрую ремарку.
Золотинка Бетховена, золотинка Моцарта, золотинка Брамса... Эти золотинки полностью оправдывают существование западной цивилизации, несмотря на все её несомненные проблемы и недостатки.
Она дана нам как провокация добра и зла. Брамс и Бетховен, Шопен и Моцарт всё это так или иначе эстетика, перекрываемая красотой народных песен и грегорианских хоралов, как писали Толстой и Симона. Дело же не в том, что Л.Н. плакал, слушая и играя Шопена и Чайковского; мог бы и не плакать. Там были Экхарт и Франциск, Бёме и Новалис, Фра Анжелико и Гоген, Паскаль и Шопенгауэр, Гёльдерлин и Рильке. И рядом огромное количество чудовищ и монстров, составляющих много хуже, чем навоз. "Оправдание"? Но это дело не наше, а божье. Я же не предлагаю уничтожить западную цивилизацию или подвергнуть её наказанию. Это она нас множество раз пыталась уничтожить, унижая при каждом удобном и неудобном случае. А искусство живет на стыках, на перепадах высот, нагрузок, на острых углах. Это отдельная история.
