Разумеется, все эти советы мудрецов: забыть эго и возлюбить глубинного атмана, − актуальны лишь для монад созревших, коих в каждом поколении – крохи. Т.е. «народ» читает литературу такого типа (как и странствует по ашрамам) в качестве развлечения. Притом ведь эти «созревшие» − вовсе не выше (в качестве целостных монад) несозревших, просто кармическая стадия другая. Разумеется, будды, просветленные и «махарши», с одной стороны, не нуждаются ни в искусстве, ни в культуре, эти их увлечения – в кармическом прошлом, с другой же стороны их жизни не способны заинтересовать поэтов и романистов: герои этих жизней почти сразу же предстают статуарным образом почти остекленевше спокойного, абсолютно невозмутимого, вне какой-либо игры эмоций то ли человека, то ли статуи. В тринадцать лет (кажется) Махарши понял, что он не тело, что он вечное сознание бессмертной души, и далее вся его сорокалетняя или более душевно-духовная жизнь заключалась (на доступном восприятию извне уровне) в повторении одного и того же внушения ученикам и любопытным: мысль в двух фразах о соотношении эго и истинной самости.

       То есть вся богатейшая амплитуда кармического вызревания на предыдущих стадиях дана нам в жизнях тех, кто вонзался в существо борения между эго-самостью и атма-душой, чистым духом. Здесь нам открывается великолепно зрелищное поле танцев и песнопений: чувственности и духа в одновременности всех вариаций такого дуэта: всех этих бессчетных Гёте и Пушкиных, Шубертов и Вагнеров, Паскалей и Толстых. Вся толщь уровней кармических возрастов танцуется на земле в одновременности, в невероятно хаотическом замесе. Извне зрелище невообразимо пёстрое и фантастическое в немыслимом импрессионизме чувственных, ментальных и спиритуалистических красок и соответственно звуков.

       И ведь Кто-то это слушает и созерцает.