Отвечая на реплику.

Да, конечно же, для меня Ницше политический писатель, в сущности он философский публицист, немецкие профессора сделали из него шикарную метафизическую фигуру, но это их проблемы. Ницше говорил на языке намеренно общедоступном, на языке призыва к действию, и вся его речь из фрагментов обращена либо к творческим (креативным) слоям Европы, к т. н. художественной элите (отчасти Вагнер как оппонент), либо к гуманитарным разночинцам, живущим именно и почти исключительно за счет непрерывного переваривания новой умственной информации, «идей», «мыслей», «парадоксов», «открытий», за счет апофеоза «свободного ума», на котором стоял стык 19 и 20 веков. Ницше играл в игру самопрославления, говоря молодым людям: я впервые в истории позволяю себе неслыханную свободу мышления, идите же за мной, способные стать именно «вольными умами», отбросившими все табу. Восславив «аристократа духа» Заратустру, он сказал: видите, какой я тонкий и аристократичный, я утонченнейший мыслитель-поэт, я живу высоко в горах и не нуждаюсь в людях, я назначаю себя в элиту элит, в знатного из знатнейших. А между тем он вбрасывал свои сочинения в плебейские массы умственных пролетариев, зачастую абсолютных бездельников, ищущих неведомо чего. Подзаголовок книги, кстати, говорит сам за себя: «книга ни для кого и для всех». В частности, соблазнил значительную массу российских «креативных» слоев на путь героизации «вольного ума», то есть на путь духовного беспутства. Ибо «вольный ум», возведенный в абсолют – это гуляй поле, это пустота и разруха, это пятый и затем семнадцатый год. Это болтовня в масштабах, за которой голод и пропасть безответственности. «Свободный ум» – это грандиозная ловушка велиара, как и вообще всякая ставка на ум вместо ставки на совесть и сердце, которые в восточной системе координат, будучи в деятельном реальном единстве, являют собой манифестацию Духа.

       Да, вы правы, он безумно остроумен, но разве я когда это отрицал. Но печаль в том, что он обожествил свой ум, который сам по себе машинален (как бы ни играл в диалектичность), он восхищен тем самовозбужденным субъектом, что является машиной, а не духом, как бы ему ни хотелось это отрицать. «Свободно мыслящий субъект» – фантом, и от этого факта никуда не деться. Во-первых, субъект неизбежно и неотвратимо парализован объектом. И речь «абсолютно свободного мыслителя», исполненная ярых эмоций и нескрываемых намереваний, явно не направлена «ни к кому». Будь она направлена к Брахману, она имела бы другую тональность.

       Ницше художественно исповедовался своими текстами? Ну, если вы способны воспринимать их в этом качестве, то вам открыт своеобразный путь восприятия, и тут иронизировать было бы неуместно. Обычно это ощущение дает высокая степень художественности текста. Так ли это в случае Ницше? Поэзию мышления лично я представляю себе в совсем иных ритмах и формах. Здесь уже дело вкуса. Но ведь «Ницше натворил делов» –вот в чем штука, с этого я и начал свой скетч; Ницше грубо вмешался в ход европейско-русской истории. Я словесно опустил мысль, которая стоит за всем моим размышлением: мысль об ответственности. «Не соблазни малых сих». Да и вообще работать на мысль – работать на велиара. Уж сегодня-то это можно понять…

       Да, конечно, я с вами согласен: «Заратустра» – не самое худшее из его сочинений, считайте, что я привел его в пример чисто случайно. Отдельно взятая эта книга вполне может читаться как своеобразнейшая постромантическая поэма в стихах-в-прозе. Но ведь она существует в контексте. Это инструмент в борьбе, которую затеял немецкий сумасшедший с огромным запасом «воли-к-власти». Ибо так называется его главный труд, где выдвинута генеральная идея, абсолютно безблагодатная (на моё восприятие, на мой нюх), как ее ни поверни: то ли как объясняющая весь «мировой процесс», то ли как призывающая отдельных «знатных» персон.

       Ницше, если хотите, и был источником, ввергшим Европу в «необъяснимую» первую мировую бойню. Ведь начала войну Германия, через двадцать лет снова воспевшая хором свою «волю-к-власти». Какие уж тут метафоры. Источник войн и агрессий всегда и неотвратимо человеческий «ум», интеллект, «чугунок с опилками». (Хотя Шмеман и считал, что истинно умный человек неизменно будет добрым и бескорыстным: но это ведь «истинно умный»). Затем эту «волю-к-власти» перехватили Штаты.

       Но, признаюсь еще раз, моё чтение Ницше всегда было импрессионистичным, фрагментно-«поэтическим», я никогда его «не изучал», да и не смог бы вчитываться подробно-внимательно из-за противодействия каких-то «защитных» во мне рефлексов. У нашего организма есть своя система «предохранителей».

       И последнее: по поводу субъективности истины. Ничуть не возражаю. Разумеется, истина скорее всего сугубо индивидуальное мистическое переживание. Но уж никакого отношения к искусству мышления она не имеет, на мой скромный рассудок. Ницше любил словцо «по ту сторону добра и зла»: мол, это выражение свободы «вольного ума» знатного индивида, назначившего сам себя в «знатные». Но «истина» именно-таки по ту сторону человеческого разумения. Она не принадлежна человеку. Она настолько внутренняя «вещь», что не имеет способов выражения в слове. Хотя мы и говорим: «это стихотворение истинно» или: «эта музыка истинна». Или даже: «я вчера, просыпаясь, был в истине». Гора Сент-Виктуар, которую всю жизнь писал Сезанн, была для него «в истине». Именно этим она его привораживала, но никто не решится сказать, где был центр этой её «истинности»: в самой ли по себе горе или в сердце Сезанна, или в его гениальном созерцании. Или в союзе всех этих сил.