Странное у меня чувство, когда читаю жалобные описания страдательной, убогой жизни нескольких десятков ленинградских поэтов и, шире, художников всех мастей, не хотевших работать на «первую», т.е. официальную культуру и причислявших себя ко «второй», андеграундной. Мол, как мы томились без широкого читателя, мол, тиражи самиздата были крошечными – 50,100 экземпляров. Жили в нищете. И т.д., и т.п.

       Но вот «эпоха свободы без берегов». Вы о ней мечтали. Но она-то всё и обрушила. Те же (прекрасно отпечатанные) тиражи у нормальных книг и сравнительно большие у кича. Только этот кич много омерзительнее кича советского. Ты можешь напечатать свои гениальные стихи хоть миллионным тиражом, но во-первых магазины капиталистические у тебя их не возьмут, а во-вторых даже если возьмут, то не продадут больше всё тех же ста экземпляров. И дело даже не в том, что обрушение иерархии отдало вкус людей велиару. Нынешние «свободные духом» абсолютно никому не нужны, ибо перед читателями море библиотек. Распыление духа. В безграничности интернета твой дух распыляется абсолютно. Но интернет и был создан (совершенно сознательно) как ловушка, как последний тупик.

       Ни одна ценность не ценна сама по себе, если она не ограничена и не орамлена. У вас тогда была прекрасная рама и чудесные по четкости границы. Вы счастливчики. К тому же ваши скромные тиражи возрастали стараниями машинисток на местах, да и переписками от руки. Нынешняя же свобода − болото толерантности без берегов, где идет хитрейшая игра на понижение к нулю. В нуль скоро упрется вода, выпущенная в безграничное поле.  

       Талантливый, с тонким метафизическим чутьем Виктор Кривулин тем не менее писал нечто вроде: как мы завидовали поэтам и художникам серебряного века, завидовали его праздничной атмосфере, мечтали о его возрождении… Но ведь серебряный наш век был пиром во время чумы, и мало кто выбрался из него живым (телом или душой), не сойдя с ума или не развратившись вконец, не впав в величайшее недоумение, равное цинизму. Недаром же они почти все ухватились как за спасательный круг за Ницше, за этот болотный сугубо немецкий огонек. Издалека красиво и надежду эйфорическую подает, а приблизишься − нет ничего, лишь холод и сырость. Разве не поразительно, что не учуяли благоухания Розанова – философа даже гораздо более смелого, чем Ницше, не говоря о том, что еще и благодатно насыщающего и спасающего.

    Пейзаж начинается с рамы, душа - с ограничителей. Эпоха нигилизма уничтожила и рамы, и ограничения.