Когда поэт (композитор) пишет для конкретных читателей (слушателей), он перестает быть для меня поэтом и превращается в изготовителя пирожков с начинкой. Имена называть бессмысленно, поскольку это почти вся поэзия 20 и 21 веков, исключая тридцать-сорок малоизвестных авторов, а из известных Арс. Тарковский и равные ему немногие, равные по безразличию к мнениям читателей и критиков. Таким был Рильке после своих 24 лет.
Но и всё искусство таково. Помню, как мне нравился один рассказчик, а потом начинающий романист. И вот, уловив аромат успеха, он вместо романов стал выпекать пирожки с начинкой. Помню, как, отплевываясь, дочел до середины это его «активное» изделие и выбросил в урну. Это было написано для курв и около-трансгендеров с толстыми кошельками, позволяющими каждодневно вылетать хоть на Марс, ибо любознательность их была еще в активе. С тех пор он выпекает по два романа в год, имея бешеный успех и тиражи.
Но трогательно другое: поэты с огромным почтением относятся к своей пирожковой сущности, полагая это решающим признаком профессионализма. Хотя и придумано словечко «симулякр», но оно абсолютно никого не остановило на пути тотального цинизма, который именуется «эстетической деятельностью».
«Ну как же? Ведь мы обслуживаем друг друга. Вы мне это, я вам то. Что же здесь плохого?..» М-да. И Платон был прав, и Генон был прав. Поэты должны быть за пределами государства. Но истинные поэты так и живут. Тело-то, понятно, при кесаре, но есть ведь и не кесарево вещество и пространство.
Забавно и вот что: у истинного поэта не может быть успеха. Успех может быть только у тех, кто выпекает пирожки с начинкой. Вот они-то и стоят в первых рядах хрестоматий и антологий. Успех – это ведь аплодисменты. Но чтобы получить аплодисменты, надо на них ориентироваться: рационально-просчитано или интуитивно-зверино. А рейтинги устанавливают именно по степеням успешности. Так прохиндеи становятся ориентирами для новых поколений «творцов».
Истинные поэты вообще не публикуют своих стихов, равно и своих сонат-симфоний.
Действительно, то, что когда-то называлось искусством, утратило свою священную функцию, превратившись в нечто разрушительное, лишённое возвышенной целеустремленности. Века стремительно менялись, и теперь мы видим, как искусство, наполненное миазмами человеческих амбиций и пороков, утратило свою глубину. Шуберт, Лермонтов, Шопен - они жили на границе, где всё ещё было ощущение меры, где присутствовала тонкая линия между искренним творчеством и его внешней оболочкой. А вот теперь художник, как Вы говорите, стал не просто передатчиком эмоций, но и агрессором, метая патроны в зрителей и выстреливая смыслами, не заботясь о том, что останется после. Искусство стало терроризмом не потому, что оно стало насилием в прямом смысле, а потому что оно стало бороться не за красоту, а за власть над восприятием.
И всё же, мне кажется, что здесь скрывается парадокс. Мы часто видим в современном искусстве только разрушение и насилие, не замечая, что это может быть не столько результат утраты красоты, сколько её отчаянное стремление уйти, скрыться. Может быть, буря 20 века - это не столько конец истинной красоты, сколько её попытка ускользнуть от нас, уйти в тень, потому что мы больше не способны воспринимать её в том виде, в каком она существовала раньше. Мы боимся, что прекрасное исчезло, и, возможно, это отчаяние и вызывает в нас стремление утверждать, что его больше нет, потому что мы не знаем, как найти его в этом мире.
Тем не менее, даже в этом мире, полном фальшивых образов и симулякров, можно найти уголки, где настоящая красота не превращается в товар и не становится частью коммерческой игры. Она не заключена в витринах, не зависит от популярности или успеха. Она скрыта в том, как вещи существуют вне времени и внешней оценки - в тихих, простых актах, которые не требуют ни одобрения, ни признания, но остаются важными сами по себе.
В таком случае, истинных поэтов можно узнать только после их смерти, когда душеприказчики разбирают их хлам? А Шуберт не был истинным поэтом, поскольку страстно желал быть исполненным, но не имел для этого финансовых средств?
Но ведь я пишу (о чем много уже говорил прежде) о ситуации в 20,21 веках, когда резко поменялась ментальность западных землян, и искусство стало террористическим. В эпоху Шуберта, Лермонтова, Шопена, Иванова, Саврасова, даже Гогена и Куинджи отношения между художником и обществом были абсолютно другие. В 20 веке художник выходил на улицу и начинал стрелять боевыми патронами в прохожих (манифест Дали), Маяковский не скрывал, что действует в поэзии как революционер, т.е. бандит. Все его стихи - это террор. Вне эстрады Евтушенко и вся эта эстрада зачахли бы в одночасье. Всё в нашем веке стоит на терроре. И художники внесли в это мощнейшую лепту. Вам кажется, что я преувеличил, гиперболизировал ситуацию, а я убавил её реальные черты демонического сарказма, п.ч. веду дневник не вполне "для себя". Мои записи "только для себя" могут быть присвоены только какому-нибудь персонажу романа; тогда они смогли бы восприниматься не как "параноидальный бред", а как "краски для образа". Но разговор напрямую сегодня? Люди слишком высокого о себе мнения, чтобы заподозрить своё пребывание в столь печально громадном симулякре. Я всего лишь дал название яда, а дозированность его в продуктах эпохи самая разная. Литература нашего 19 века остается оазисом чистоты. Искусством никогда не занимались ангелы, это понятно. Но до 20 века существовала мера, чувство меры и такта (мера и такт категории столь же эстетические, сколь и этические). Внезапное полное уничтожение этики заметил один из первых Швейцер. Он написал об этом целую книгу, но так и не понял причин внезапного "крушения культуры". Количество артефактов невероятно увеличилось, что уже было грозным сигналом. "Прекрасное редко". Но когда это было произнесено, под словом "прекрасное" понималось совсем не то, что сегодня.
