Я написал ехидную заметку-воспоминание об одном преподавателе университета, где учился. (Под рубрикой «Кое-что»). Еще пару ехидных воспоминаний о пустяках, меня задевших в свое время. Но разве не было прекрасных встреч и замечательных педагогов? Конечно, были. Но насколько труднее написать о них! О позитивном трудно писать и трудно снимать кино. Положительный герой практически неуловим. От него воротят нос, в него почти не верят. (Положительные герои Голливуда почти все – негодяи: убийцы и насильники, воспевающие жизнь супротив всех заповедей: не только Христовых или Буддовых, но и ветхозаветного декалога). Да: положительное описание намного труднее по многим причинам. Например: чудесные встречи и диалоги с мудрыми или трогательными профессорами как-то жалко отдавать на растерзание скользящих равнодушных глаз, оставляешь это в себе как что-то интимное, сугубо приватное, греющее, покуда оно целомудренно укрыто. Вот в этом одна из закавык, почему внешний мир переполнен негативными энергиями. Сколько добра и тепла я видел от профессора Матвеева с его топонимическими странствиями по северной Руси, с его мудрым пониманием сущности античности, сущности топосов-и-топонимов или присутствуя при его застольных «раскованно-природных» беседах или слушая, как он играет только для меня сонату своего любимого (и мною любимого тоже) Шуберта. А какой поток любви (иначе не скажешь) шел от профессора Вознесенского, который учил нас латинскому, а я еще ходил к нему на факультатив по древнегреческому. Как он понимал и любил античный мир, мир языков! Какие связи проводил между ними, между, например, греческим и старославянским, или между русским, литовским и санскритом. А как он смотрел на нас, с каким трудно скрываемым умилением: на нескольких бедолаг, учившихся греческому по его рукописным страничкам, писанным по ночам через копировальную бумагу. А как забыть Клару Фарраховну Бикбулатову, у которой я слушал спецкурс по Леониду Андрееву и писал курсовую по А.К. Толстому! Она была так гармонична в каждом движении и каждой фразе, в каждом взгляде, что уже это одно воспитывало, хотя чуждо звучит здесь это казенноватое словцо. Всё это воспитывало так, как, вероятно, воспитывала свободная вписанность в природу древних греков. Объяснить это невозможно, коль это не удалось даже Гёльдерлину. А экспедиции по северу Пермского края с универсально образованным и тончайшим ироником Владимиром Владимировичем Кусковым (позднее профессор МГУ) и его аспиранткой Еленой Ивановной Дергачевой в поисках древних рукописных книг для археографического музея, который зачинался…

       А плагиатчик из Харькова… Ну что ж, разве я не был знаком с журналистом большой городской газеты, славным в общем-то малым, который был клептоманом и хоть ты его убей, все равно лазил по нашим карманам. Как-то за коньяком он расплакался, признавшись, что эта сила в нем сильнее его здравого смысла, совести и воли. Или другая история, с другим журналистом, красивым парнем из интеллигентной семьи (читал Пруста в оригинале), внешне истинным денди (возможно, был единственным в городе всегда безупречно одетым человеком), который как-то в кафе в центре, когда мы, случайно встретившись, тоже пригубили по рюмке-другой (я никогда не видел его в компаниях), стал пересказывать мне сюжеты рассказов, будто бы своих, которые я с полгода назад прочел в «Новом мире», и фамилия автора там была совсем другая, достаточно известного прозаика. Что двигало им? Я смотрел, слушал и не понимал. Это было такое наивное, такое детское самоутверждение, что я понял: он гибнет. Он не мог жить газетными статейками, он хотел быть кем-то значимым. Внутренне он пытался вообразить себе себя другого. Вскоре он бросил газету, наш город и уехал в Тюменский край, где его ждала смерть от угарного газа: с вечера они с товарищем рано закрыли вьюшку в избе. Да разве же потомственно городские ребята знают, как вытапливать северную печь; это знание должно стать рефлекторным.

       Так что и до ярого плагиата могут протянуться дорожки из несытого, одолеваемого тщеславными мечтами воображения, хотя бы того человечка из Харькова, о котором я черкнул пару-другую абзацев.