Да ведь всё искусство 20 века переключилось на голову, на мозг. В моду вошли художники, забывшие про пленэр, «созидавшие из головы»: черный квадрат, Пикассо, Дали, Магритт etc., пошли манифесты, идеи, школы, концепции, фантазии ума. Страсть к машинам убивает интерес к живой природе, к самоотдаче ей, на чем стояла архаика. И вдруг пришел как логическое завершение торжества умствований постмодерн с его гоготом, плебейским удовольствием от бесконечности «расщеплений». Но ведь ум только и может, что расщеплять, «анализировать»; синтезируя, он делает только машины. Либо извращает, пародируя природу. В моду вошли пародисты. Издеваться стало модно. Модным стало шокировать, «поражать воображение», бить по нервам. Человек всё больше стал походить на машину. Стал заменять себе органы.

       Герман Гессе уже почти сорокалетним (в разгар первой мировой) увлекшийся живописью с натуры, увлекшийся до почти «перерождения всех рецепторов», – фигура архаическая, да и чего было от него ждать, если он в конце концов с насмешкой стал отзываться о своих фантазийных повестях и романах, создавших ему славу, перейдя к «поздней прозе», где ни жеста, ни буквы всуе (в эстетическом “всуе”), и к поэтике чань.

       Он писал, что занятия живописью это «внезапное прозрение» к природе. Это и в самом деле инсайт, вот почему Сезанна было невозможно оторвать от этого. «В дороге иди в городе я не могу рисовать, для меня живопись – это сельская жизнь и уйма времени, долгие скитания по округе, покой и отрешенность», – Гессе. Да, это один из простых способов «отстранить человечество» со своего лично-собственного пути и перестать быть этим человечеством управляемым.

       Одновременно это объясняет смерть искусства (то есть не только живописи): устранение сельской жизни.