Читая оду музыке в комментарии-отклике Гиперборея, я как-то пропустил панегирик самому неудачному (на мое ощущение) произведению Бетховена – девятой симфонии с пресловутой шиллеровской «Одой к радости»: «Обнимитесь, миллионы!» Сегодня этот опус не может не восприниматься как нагромождение фальши. Уж Пауль Целан меня бы поддержал. Напыщенная немецкая риторика вкупе с немецкой же сентиментальностью. «После двух мировых войн немцы могли бы уж наконец заткнуться и помолчать хотя бы столетие!» - воскликнул как-то мой сосед по столу в местном санатории.
Но ужас даже еще глубже. «Обнявшиеся миллионы» – это ведь не только шесть миллионов, обнявшихся в газовых камерах Польши, и еще много миллионов, обнявшихся в немецких лагерях для русских военнопленных во весь 20-й век. Нет ничего омерзительнее и страшнее толпы. Даже в несколько тысяч и даже сот человек толпа чудовищно непредсказуема и склонна к агрессии. Это идеальный материал для манипуляций человеческой психикой. Миллионы немцев обнялись при Гитлере, - примерно так это и формулировал Юнг. Вообще все взрывы психических эпидемий – это в чистом виде «обнимитесь миллионы!» Сегодняшнее человечество – это огромный спрут обнявшихся миллиардов, главная цель которых – жрать, жрать и жрать. Обнявшихся именно для того, чтобы ненавидеть и лгать, дружно служа золотому Тельцу или, иначе, Маммоне.
А Шиллер питал, как известно, наивнейшую иллюзию, что человечество можно идеально воспитать посредством эстетических воздействий. Вот он, подростковый бытийный уровень одной из ветвей немецкой поэзии.
И еще важный нюанс: это произведение Бетховена – идеально архетипически западное: жадная воля к властвованию: мол, вы миллионы обнимитесь, создайте монолитную толпу, а уж я вас поведу. Западная психика архетипически радостно возбуждается от идеи собирания в толпу, в огромные армии. Архетипически восточная идея прямо этому противоположна. Восточная психика жаждет уединенности, ибо только в ней человек может вырваться из тюремных объятий человечества (этой великой бессмысленной толпы) и двинуться к самому себе, к эпицентру духа в себе. Ибо его волнует вопрос: кто я? кто я сам по себе, вне толпы, вне гипнотизирующих объятий миллионов слепцов? кто я рядом с Богом?
Я, кстати, тоже последнее время крупной симфонической музыке предпочитаю камерную. Иногда, под настроение, предпочитаю послушать Фелдмана, а после него ситар или сякухачи. Так что, мне видится, что я движусь примерно в том же направлении звукового "развоплощения", что и вы. Может, быть через 10 лет я полностью пойму, о чём вы говорите и соглашусь с вами...
Попробуйте послушать 5-ю симфонию Валентина Сильвестрова, которую сам композитор называет "метафорической". Это размышление о времени, памяти и уходящей культуре. Она звучит как эхо прошлого, как прощание с классической традицией, но в то же время – как её продолжение. В отличие от "экстравертной" традиции симфонизма (Бетховен, Малер), где есть борьба, развитие, столкновение тем, и которая вам так не близка, у Сильвестрова симфония становится "постлюдией" – чем-то вроде отзвука уже сыгранной музыки. Это очень "восточная" идея – музыка не как движение вперёд, а как созерцание и растворение в пространстве звука. Главная тема, которая проходит через всю симфонию, звучит почти как романтическая мелодия, но она растворяется, исчезает, оставляя после себя тишину. Это не просто "чувства" – это метафизика звука. Сильвестров говорил, что его музыка – это "мелодия, пришедшая из тишины и уходящая обратно в неё". Это совершенно другой подход к симфонизму: не борьба, не грандиозное утверждение, а созерцание, растворение. Музыка здесь - состояние сознания. Возможно, вы почуствуете в ней что-то близкое вам.
А куда новой музыке деваться? Она кидается в противоположную сторону, но она есть лишь отражение первой стороны. Но ей никак не отделаться от авторского тщеславия. Оно-то и превращает её в эрзац (для меня), как и всякое иное тщеславие в любом виде искусства.
Мне также кажется, что восточное мироощущение, особенно буддийское, не отвергает идею гармонии и единства. В буддизме есть концепция взаимозависимого существования (пратитья-самутпада), которая говорит о том, что всё в мире связано. "Обнимитесь, миллионы!" в этом смысле можно рассматривать не как призыв к толпе, а как напоминание о том, что все существа едины в своём стремлении к счастью. Настоящее освобождение приходит не в изоляции, а в осознании этой связи без привязанности и иллюзий. Так что восточная духовность не противоречит "Оде к радости", а, напротив, даёт ей глубину, лишённую пафоса и слепого идеализма.
Логически опротестовать можно всё что угодно. Но чувствам не прикажешь. 32 сонату в исполнении Фазиля Сая я могу слушать как откровение восточного мастера. Или поздние квартеты. Но вообще симфонии, почти любые, я перестал воспринимать: неимоверный шум и претенциозность. Слишком западноевропейский жанр. Я с некоторых пор не верю в эти якобы тонкие чувства западных людей. Не верю пафосу. То есть мой слух не верит.
Мне почему-то кажется, что ассоциировать "Оду к радости" с преступлениями XX века – это логическая ошибка. Музыка Бетховена, созданная задолго до этих событий, не может нести ответственность за то, как люди использовали или интерпретировали её идеи. Если следовать этой логике, то можно дискредитировать практически любое великое произведение, поскольку история человечества полна насилия. Искусство в принципе не может отвечать за злодеяния людей. Я понимаю, что вы видите в строчках "Обнимитесь, миллионы!" угрозу, но я смею думать, что смысл этих слов в самом тексте и в контексте симфонии – совсем иной. Мне видится, что это не призыв к созданию толпы для манипуляции, а мечта о братстве людей, об объединении через красоту и добродетель. Бетховен не писал гимн для диктаторов – он писал гимн человечеству, мечтая о мире и единстве. Я чувствую эту музыку скорее как гуманизм, чем тоталитаризм.
Что касается дихотомии "Восток vs. Запад", то восточные культуры тоже знают о коллективной гармонии – от буддийских общин до даосских идей о связи всего живого. А Запад, напротив, дал миру традицию индивидуализма, от Сократа до Ницше. И у меня всегда было ощущение, что Бетховен вовсе не призывает "жадно властвовать". Скорее, он зовёт к единению через свободу. И я уверен, что независимо от наших философских интерпретаций, Девятая симфония остаётся и останется всегда одним из самых грандиозных музыкальных достижений. Её структура, развитие тем, невероятное слияние инструментального и вокального начала – всё это делает её вершиной симфонической музыки. Эмоциональная сила финала – это взрыв радости и надежды, а не "нагромождение фальши", по моему мнению. Именно поэтому, эта музыка до сих пор символ надежды и свободы. И как бы мы не интерпретировали политические события 20-го века, её играли при падении Берлинской стены, она звучит в Европейском Союзе как гимн мира, её исполняют на торжествах, знаменующих свободу и победу над тиранией. Если бы это была "немецкая напыщенность", мир давно бы отверг её. Но вместо этого она вдохновляет миллионы – уже два столетия. Возможно, человечество ошибается в оценке значения этой музыки. Но в данном случае, я предпочитаю надеть шоры на глаза и ошибаться вместе со всем человечеством. Потому что какую альтернативу можно предложить этому?
Но я ведь пишу о своих приватных ощущениях, отторгающих эту музыку и вовсе не рекомендую следовать за мной. И мой слух отторгает её не вследствие каких-то мыслей, которые я описал. Просто я попытался объяснить логически внятно, какие иррациональные посылы во мне на что могли опираться. Возможно, посылы на самом деле были другими, мне неведомыми. Во мне много нетипичных восприятий музыки, и я предоставляю тем, кто любит девятую, слушать ее беспрепятственно. Как-то года два назад мы с женой слушали ее вживую в последний раз, я дремал, поставив беруши, а она внимательно слушала. Выйдя из филармонии, я заговорил совершенно не о музыке.
