С кем вы, мастера культуры? В 20 веке: Блок − с блудницей в вечернем ресторане и революционными матросами. Есенин – с погибающей деревней. Клюев − со скифской и индийской Русью. Маяковский – с богоубийцей Лениным. Цветаева – с Пугачевым, евреями и Германией. Гумилев – с африканским жирафом. Ахматова − с русской судьбой. Пастернак − со Сталиным. Мандельштам − с дзэном Тавриды и нищенкой-подругой. Заболоцкий − с духами природы и Тарусой. Арсений Тарковский − с деревом Жанны. Бродский − с Венецией и патрицианским Римом. Рубцов − с русскими полями. Седакова − с Римом и Ватиканом. Айги – с белизной снежных полей и чистотой лесов…

       Но кто же с Богом? Зинаида Миркина? Но у нее Бог чуть ли не в каждой строке, а названный бог это, извините, бог не настоящий. Но могут ли мастера культуры быть с Богом, если бог для них культура? Если культура вытеснила и даже погребла Бога. Мастера культуры – с культурой.

       И все же в лучших строчках они с Богом, Бог входит туда сам, без спроса. А замечают ли это сами поэты, неведомо. Бог появляется вовсе не тогда, когда его называют в контексте культуры. Он − за ее пределами. Но вот за пределами ли Бог природы? Какой огромный вопрос, вопрошающий нас о том, что же в нас за пределами природы. За пределами тела. Но это не та душа, о которой можно говорить напрямую. Только намеками и знаками. Только указывая направление внимания.

       А почему Бог неназываемый? Потому что говорение, как и самообнажение бесстыдно, всякая демонстрация уничтожает сердечное зерно, нечто бесценное, что и существует только в целомудреннейшей неприкосновенности, когда даже мысль и намек есть профанация. Мы движемся в сторону профанации, т.е. учености, а следовало бы наоборот.

       Сокровенное неназываемо. Будучи названо, сокровенное уже несокровенно. Сокровенное угадывается без слов и вне слов.

       Хотя бог и в нашем теле, но - за его пределами. Истинный Будда − не-Будда. Равно как и Dasein: вот-Бытие. Оно конкретно, оно здесь, живое, а не понятие о бытии. И не понятие о Будде и не понятие о Боге. Все слова мертвы. Вот почему поэты ищут паузы, которые бы могли создать вздрог, от которого бы вся шелуха, парализовавшая слова, осыпалась, и слова бы на секунду ожили.