Говорят: Рильке стал большим поэтом вопреки труднейшим условиям своей судьбы (в частности, неблагоприятному детству и ужасному отрочеству) и нараставшей физической немощи, заставлявшей его каждый день собирать волю в кулак, чтобы дожить до вечера. Говорят: Симона Вейль реализовала свою гениальность вопреки безысходному конфликту с религией предков, религией родителей и изнуряющим головным болям, не отпускавшим её ни на один день. То же говорят о Ницше.

       Но на самом деле всё в точности наоборот: не вопреки, а благодаря. Великой поэтессой Ахматова стала благодаря суровой судьбе. Нищета вошла в сам субстрат чаньского основания поэзии Мандельштама. Идеально гладкая судьба Иосифа Бродского и в России, и на Западе (катание сыра в масле) и что? Меланхолия пресыщенности, а порою и чванный тон римского патриция, снисходительно-презрительно похлопывающего по плечу всех, кто не принадлежен к "первосортной империи". При такой судьбе ничего не оставалось как развивать искусство красноречия, и даже нарочито максимальное расширение тематизма (и лексики) не меняло сути: упоения красноречием как формой изобретательной изощренности. Лучшее в стихах поэта шло из мгновений и часов острого осознания больного сердца в груди, готового в любой момент остановиться.

       Духовных высот люди добивались ценою преодолений тяги к комфорту, ценою суровых условий, порою создаваемых для себя инстинктивно. Монастыри ( в том числе чаньские) были намеренно устроены так, что монахи всегда испытывали недостаток и в еде, и в одежде, и в сне, и в отдыхе. (Исключения не делались даже для престарелых настоятелей). Четыре главных основания незримо осеняли обитель: смирение, бедность, ежедневный труд и внутренняя святость. Внутренняя, то есть абсолютно не показная ни в едином жесте и не в едином слове. Притом, что смелость, дерзость и спонтанность всегда были предельно уважаемы: искренность всей органики человека в момент времени не только не затаптывалась, но возвеличивалась. Впрочем, святость в чане человек нашей культуры понять просто не сможет: наши головы утрамбованы абсолютно антидзэнской мякиной. Вспоминаю историю странствующего чаньского монаха Тянь-жаня (8 век). Однажды, замерзнув и зайдя  в надежде согреться в столичный буддийский храм, он сжег деревянную статую Будды. Служитель храма, потрясенный: "Как вы могли?" А Тянь-жань палкой разгребал золу и бормотал: "Всё никак не найду священных останков!.."

       Священность будды не может быть сожжена, ибо она внематериальна. Священен не храм, не камни, не иконы, не реликвии, а что-то иное. (Тем не менее за это деяние монах был сурово наказан начальством храма. Тут сошлись, и вполне резонно, два измерения).