Странный случай. Невероятно умный, тонкий и проницательный автор, пятьдесят лет писавший книгу с ответом на самый главный вопрос, мучающий человечество с момента его возникнования. Странность в том, что она не поддается прочтению: она невероятным, безчеловечным образом скучна. Даже одолеть один абзац – истинное испытание, воспринять страницу – почти подвиг усердия и самопреодоления. Мозг отказывается соединять одну преодоленную фразу с другой и далее абзац с абзацем, страницу со страницей, ты постоянно с осколками, гениальными, но никуда не ведущими, ибо нет сцепления и внутреннего динамического волнения, взволнованности. Полное отсутствие внутреннего ритма и внутренней музыки. Более гениального автора в этом смысле я не только не встречал, но и не подозревал, что он возможен. В чем же здесь дело? Кто, какая сила закрыла возможность узнать ответ на самый главный вопрос? Пятьдесят лет работы, великолепный мозг, блестящая, всеохватная эрудиция и проницательность, нацеленность на результат. Книга издана. Но прочесть её невозможно.

       Невольно вспоминаю Ницше, чья слава философа и умницы базируется исключительно на его эстетико-филологических дарованиях. Самый глупый подросток вовлекается в чтение фрагментов Ницше с невероятной легкостью, одновременно преисполняясь уверенности в своем уме. Ницше впустил в текст нервность, психоз, истерику, издевку, иронию, жалобу и т.д. Разве всё это не нерв музыки? Самонаслаждение игрой психики как центра самолюбия. Обрез, обрыв. Мол, не лезь дальше, тебе этого, щенок, хватит. А если шире и с высоты птичьего полета: музыка текста как музыка фантомного мышления. Не есть ли фантомность – сущность музыки?

       Во имя чего вмонтирован в нас музыкальный слух, влеченье к музыке (всеобще острое до патологичности) : чтобы постигать некую тайну структуры космоса или наоборот: этим выставлен щит от нас, брошена сладкая кость – грызите и не лезьте к сути, к ядру, к центру. Вы еще, мол, слишком мелкая шпана.

       И вот один вырвался из музыкального плена полностью, всецело. И что? Он единственный читатель своей книги на веки вечные.