Гуляя вокруг озера, мы продолжили наш с моим приятелем разговор. Привожу лишь мой монолог (его суть), без его инвектив. А вот еще один тебе пример: Булгаков, нет не философ. Вспомним, откуда взялся Воланд. Тебе интересно, ты еще не уснул? Когда подходишь к какому-то внутреннему рубежу в себе, то начинаешь отчетливо видеть то, на что раньше не обращал внимания, либо это внимание было периферийным. Например, замечаешь с обжигающей ясностью, что бόльшая (или по крайней мере значительная) часть людей на Земле живет не благородно. Неблагородно чувствует и поступает, неблагородно мыслит и тешит воображение. И в первую очередь – наши "вожаки". Пишут неблагородные книги, стишки, ставят поносливые спектакли и снимают мерзкие фильмы. Да, они укрываются от совести щитом художественности: она у них всегда "чистая". Видишь ли, неблагородство чиновников и всех иных, прилипших к грубой власти и к грубым деньгам, обнаруживается легко. Но с артистами всех мастей и жанров дело обстоит коварнейше сложнее. Мы впитываем и впитываем сладкий яд, рукоплеща и умиляясь на искусство жонглирования то одним материалом, то другим. (Изящество и танцевальность поставлены на первое место, недаром упорно говорят о "корявом письме" Толстого). К кому же тянутся сами "воспитатели народа", "служители муз", "проводники духа" в инерционной материальности?  Кто же их собственный воспитатель, светоч и кумир? Воланд. Да, друг мой, именно так. Воланд – их бог и никакого иного бога за Воландом для них нет, дальше – зияющая чернота, вот почему и сам Воланд, и вся его свита – свора гогочущего хулиганья на абсолютно бессмысленном и предельно скучном для "долгожителя" "празднике жизни".

       Посмотри, как покорствует Булгаков своему персонажу – высшему, что сумела изобрести его голова и его тоскующее по загранице атеистическое сердце. Но кто такой Воланд? Высший мастер иллюзий. Великий маг пускания фейерверков и мыльных пузырей, то есть бог той "чистой художественности", которой служат "мастера искусств" по крайней мере последние столетия, за тем или иным вычетом, за теми или иными исключениями. Но что, какое содержание принесла с собой эта якобы остроумная нежить? Вполне тупой цинизм, самовозвышение грубой материальной силы над слабым, то есть "обыкновенный фашизм". Таков же в усталом цинизме и сам Воланд. К нему ползут на коленках Маргарита, а за ней Мастер. Иешуа остается оксюморонной фигуркой на страницах сожженной книги как символ вечной слабости чистого благородства, абсолютно пораженческого. И потому "идеальная Ева", "внутренняя женщина" Мастера "чистой художественности" никогда не пойдет за ним всерьез. В начале – может быть, в рамках и в сюжетике любовной игры замужней дамы, заведшей себе любовником нищего гения с великим будущим. Но суть-то в том, что Мастер оказывается неудачником на стезе Христа, а не на стезе чистой художественности, т.е. на стезе, где бог – Воланд, абсолютный мастер художественных иллюзий жизни. И герой лишается своей теургической половины, которая с восторгом сбегает в царство высшей иронии и уже полной эротической свободы.

       Притом ведь Булгаков вовсе не фрайер какой-нибудь, не забубенная головушка: какой гармонией этических молекул дышит "Белая гвардия". И все же "М.и М." – это его завещание, итог заветнейшего опыта.

       Такая ли уж профанная фигура эта Маргарита? Нет, в том-то и суть. Кто-то нам мерещится за ней в пантеоне великих поэтесс, кто-то из патетических и словесно бескрайних, громогласно мечтавших найти своего Мастера, своего гуру, чтобы не просто пойти за ним, но служить ему... (Как это всё повторяет психотип Ницше, который всё искал, кого бы всерьез полюбить, но обнаружив вокруг сплошную дрянцу, возлюбил себя). Но каковы предметы реальной (а не измышленной умом) художественно-эротической страсти Цветаевой? Воланды: герцог Лозэн, Казанова, Манон, Наполеон (в юности), Пугачев... Но собственно я не о том. Суть Маргариты ведь не в этом. Да, ищет "внутреннего мужчину". Цветаева его искала гораздо более неистово, реально-плотские мужчины ради профанного эроса ей были, разумеется, не нужны (как и Рильке – профанный эрос реальных "спутниц"), однако реальные персонажи помогают приближаться к эпицентру энергетики своего внутреннего Адама. Но опять же я не о том. Я о сути королевства художественности, которому служили Булгаков и Цветаева. "М.и М." писались в 1929 - 40 гг. В это же время (1932) Цветаева признавалась: "Художественное творчество есть <...> необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть..." Совесть как писали святые отцы и подтверждал Новалис есть интуитивная манифестация Бога. То есть речь об атрофии Бога. Но уже этим Цветаева дает понять, что объективно не права: в истории человечества достаточное количество художественных шедевров, где именно Бог есть та "грунтовка холста", по которой кладутся краски. И это не только Джотто и Михаил Нестеров, не только Махабхарата, русские народные песни и Бах. Сказать о русской поэзии и русских романах 19 века, что грунтовкой их холста была атрофия совести-Бога, было бы неудачной шуткой. Цветаева писала о доминирующем потоке мировой художественности, к которому присоединялась, только и всего. Но мы знаем, куда идёт мировая толпа. "Когда же наконец перестанем принимать силу за правду и чару за святость!" Трагическая статья. Но выбор её осознанно такой же, как и у Булгакова в его романе. И точно так же она себя оправдывает в своем выборе: "Если есть Страшный суд Слόва – на нем я чиста". Но в этом-то никто не сомневается, в том-то и ужас, что художники возвели "чистую художественность" (чару, чародейство, фокусничество) в ранг Воланда, за которым Бога нет.

       Случаен ли культ силы в ХХ веке? Он пронзает как копьё весь век. Воланд – его центровая фигура, с его полетом над мертвыми сферами Земли и с его ледяным презрительным хохотом служителя бесконечного Чистилища, где никто себя не чистит, ибо критерий чистоты забыт.Вспомним мягчайшего поэта с вполне интеллигентской биографией, писавшим тем не менее: этике учит вкус, а вкусу учит сила. И ведь это всё происходило, господа, в большевистской России, где бандитская власть кромсала людей и вгоняла миллионами в землю, самоупоённая силой. Нельзя в России повторять вослед за европейцами-швейцарцами смазливые трескотно-эстетские фразы и "мысли". Нельзя. Срамно и преступно.

       И тем не менее всё было бы более или менее прилично, если бы художественность была у нас некой отдельной сферой игры, равнодушной к этике и к правде, сферой, повинующейся лишь силе и чаре, симуляциям и воображаемым тягам внутреннего эроса и сладости фантазий. Пусть оставалось бы так, оставалась бы этакая "третья сила" в мире, где силы духа неуклонно побеждают силы распада и дьявольской тьмы. Но ведь этого нет. Силы распада настолько укоренились на площадке игры в чистую художественность, что силы духа оказались загнаны в подполье или оттеснены на отдаленнейшие маргинальные обочины, оплеванные и осмеянные хохотом бессчетных маленьких Воландов и их свит.