Итак, продолжу тему эстетического террора современности, т.е. мой пост от 20-го  числа. "Напомните, что за террор?" Тотальная цензура госпожи Эстетики, правящей свой сатанический бал, ибо ее вкус по сути бесовской.

       Один хороший человек, иногда навещающий меня, внезапно спросил: "Почему ты всё кружишь вокруг да около? А где же само корневище того извращения художественности, её сути, в которое ты тычешь и тычешь? Возьми быка за рога." Сущность-то тут простая, – отвечаю я ему. – Но не кажется ли тебе, что исследование некоторых важных вещей надо вести не на мозговом уровне, а так, как музыка возникает в поле? Вот так идешь в тишине и вслушиваешься... Ну ладно тебе, убедил. Только заранее оговорюсь: разумеется, я не сделаю никаких открытий, но лишь напомню себе и тебе то, что давно известно всем. Но вот в чем, согласись, штука: сколь много того, что мы давным-давно знаем, но лишь мозговыми извилинами. Что я хочу сказать? Что вот это и есть грех; да, мы грешим мозговым скольжением по знанию... На этом можно было и закончить, но продолжу.

       Об искусстве ХХ века говорить трудно. Там были проблески, но в целом мрак. (Проблески духа). Но чтό есть лучшее в искусстве 19 века, что есть зерно, скажем, в его музыке? Жалоба на истаиванье последних сил в человеческой матрице (матрица – с чего "печатаются" человеческие экземпляры и роды). Жалоба на экзистенциальные тупики, подозрение, что есть святая страна, святая жизнь (вспомнился гёльдерлиновский Гиперион, плачущий о Греции) за пределами нашего социумоверчения, но пути туда перекрыты, хотя сердце в лучшие свои минуты, в минуты душевной силы, туда устремлено. В ХХ веке этой жалобы всё меньше и меньше. Здесь уже плебеи играют джаз, жрут и гогочут. Здесь уже сплошь пируют, ибо работать – западло. (Первое, что мне объясняли "менеджеры-психологи среднего класса" в начале 90-х: чтобы разбогатеть, ты должен вырвать из себя установку на работу, на труд). На самоограничение способны единицы. Остальные пропивают каждый свой "талант".

2

Идея святости ХХ век не волнует совершенно. Если прежде боролись, почти на равных, две точки зрения на смысл "исторического процесса", на смысл человеческой жизни, трудной жизни родов: один голос говорил, что этот смысл в порождении и воспитании святости в человеке, в возрождении души из материального пепла, а второй утверждал целью порождение гениев и "великих" людей (что, вне сомнения, в основном результат "слепой игры природы"), то ХХ век всецело остановился на второй точке зрения. (Еще в Константине Леонтьеве боролись два начала, но Ницше уже полностью освободился от дихотомичности).

       ХХ век и последующий – бандитский век, где художники, как правило, обслуживают вкусы бандитов (являющих нескончаемый эрзац элит), где соответственно – абсолютная ставка на талант и "гениальность", на их "бесцельную игру". (Бесцельную, но не бескорыстную – замечу я). Тем более пьянящую, если видеть в этом смысл истории и самой экзистенции. Вот почему художественность новейшего времени гнилостная. Художественность 19 века России включала в себя духовный поиск как имманентный и само собой разумеющийся даже не момент, а пласт, фундамент. Идеи самосовершенствования были естественными для каждой аристократически сориентированной личности. (Не обязательно было быть аристократом крови, достаточно было быть аристократом по душевной зрелости). Романы писали князья, хозяева поместий, в новейшее время их пишут официанты и деклассированные инородцы (если не по крови, то по духу).

       В 19 веке миром (и Россией) управляли цари, в новое время – бандиты. Выбирайте. Когда художественные элиты мира на срезе 19 и 20 веков окончательно приняли гуманистический тезис, что смысл и цель исторического процесса – изготовление талантов и гениев, религия была обречена (имею в виду даже не обрядовые институции, а религию как музыку, с которой человек рождается), равно и уровень искусства. Иерархи еще могли ограничивать и урезонивать царей, бандитов у власти урезонивать было бы и смешно, и опасно. Если смысл жизни не в движении (пусть самом маленьком) к святости, то тогда всё дозволено. Гуляй ребята, живём однова!

       Вот почему я говорил и говорю, что на наших интеллектуальных и особенно художественных элитах – великий грех. Они обожествили статус таланта и гениальности, тем самым поставив под сомнение смысл жизни всех остальных людей – не талантливых, не гениальных и даже не "пассионарных". Так они породили трансгуманизм в его гиператеистическом варианте: человеческое быдло, человеческий "мусор", быстро возрастающий, надо убрать с лица земли и далее использовать оставшиеся тела для обслуги правящих бандитских кланов и горстки талантов и гениев. Этический статус гениальности стал предельно ясен.

3

Было бы наивным думать, что трансгуманизм, то есть разрыв с теорией и практикой многовекового гуманизма, преодоление западноевропейской гуманистичности не назрел и не назрело. Еще как. Гуманизм выродился давно; и весьма давно это бросалось в глаза, о кризисе гуманизма кто только ни писал. Он выродился, став бесчинным заигрыванием с человеческим низом и низостью. Вспомним, что корневая идея гуманизма была дьявольски-порочна: на место Бога поставить человека, превратить материальную куклу, из которой изъят дух, в предмет культа. То есть культура гуманизма – извращение, полный переворот верхнего и нижнего, земли и неба. Вместо вслушивания в зов высшего в себе начала (Бога), вместо побуждения себя к общению с богами-хранителями стихий (и природных вещей), которым приносились жертвы (важнейший воспитующий ритуал отдания части своих благ другому), – культ глиняного божка, психологизированного голема, самообожествление, нарциссизм. (Безумье Ницше как символ).

       Гуманизм опустошил все духовные закрома западного человечества. Это ощущение носилось в воздухе. С гуманизмом надо было кончать, ибо власть над родом человеческим захватывали всё бόльшие и бόльшие дегенераты, всё более откровенные глупцы, культовыми фигурами становились сонмы монстров. Но кончать надо было как? Да, отказом от гуманизма, от корневой его идеи и возвратом на новом уровне к естественной, изначальной религиозности как зерне человека. Флаг трансгуманизма должен был бы стать гиперрелигиозным, а не свирепейше-атеистическим.

4

А сегодня многие из нас изумлены наглым тоном власти, жаждущей отмаркировать всё человеческое стадо. (Ей нет дела, что по теории вероятности целый народ мудрее нескольких мало в чем сведущих "рулевых" и уж точно опирается не только на факты, которые видит, но и на свою индивидуальную и родовую интуицию, которая значит много-много поболее в вопросах жизни-смерти, чем синклит всех медиков мира. Хотя и наши опытнейшие медики в большинстве своем с народом). Так вот, изумлены наглым тоном власти. Но разве не к этому всё шло? Вы хотели, предав малую родину и тем самым Землю, ничего всерьез не делая (уставать можно и от бессмысленной "честной" отсидки), вкусно кушать и развлекаться? (Хотелось бы напомнить, что ручной труд, который мы отдали врагам без боя, был естественнейшей и древнейшей формой молитвы; так что мы отдали врагу свою молитвенность). Но тем самым вы показали "хозяевам жизни" свою ненужность. Пока вы были укоренены в матушке-земле, в ландшафте, в поле, в огороде, в трудах с утра до ночи, в страданиях и в молитвенности, в состраданиях и в страхе перед Высшим, вы были нужны. И вас уважали и даже боялись. Вы были силой. А сейчас вы пыль и мусор городов, потребители, вас в один час или даже минуту можно отключить как чайник или центральное отопление.

       Нас, русских, Господь покарал еще и русофобией. Ибо верил в нас, на нас были большие надежды. Ведь и гениальность нашей литературы, да и в целом искусства 19 века, была особой гениальностью, совсем не той, что была на Западе и что принята в последнем веке. В естестве русской гениальности 19 века была стихия святости, не как достигнутого состояния, но как тайного внутреннего камертона. Заявления художников серебряного века о том, что совесть – помеха в художественном творчестве или что вкус порождает сила, – в веке девятнадцатом прозвучали бы дико, а в двадцатом им хором кивали мириады творцов, превратившихся в работников "сферы услуг".

       Ленин пришел во власть с генеральной идеей и эмоцией русофобии и, соответственно, искоренения православия. Это суть большевизма. Всё русское (то есть почвенное, от матушки Геи) – под запрет. Было запрещено продолжать русскую литературу, русскую поэзию, русскую музыку, русскую философию. Русское мышление искоренялось, сам темпоритм русского дыхания был (и остался) под запретом. Советское искусство, т.е. внепочвенное, внеландшафтное, вне рода-племени, вне богов.

5

Разумеется, большевизм никуда не делся. Мы продолжаем жить при нем. Сменили этикетки, но ленины-свердловы-джержинские те же, только переоделись. Русофобия та же. Только стала она, как и весь большевизм – с мощным капиталистическим акцентом. Смог ли выжить русский дух, русская душа, чьи ориентиры выражены в душе и духе Пушкина, Розанова, Льва Толстого? Огромный вопрос. Тем более вопрос, если оглянуться и понять, что большевики у власти почти во всем мире.

       Так что, как видишь, людоедский трансгуманизм родился не столько даже в головах генных инженеров и создателей гиперроботов, танцующих вокруг денежных мешков, сколько из той философии воспевания "бессовестных" гениев как сверхсмысла бытия Космоса, которую породили тысячи творцов, начиная с Ренессанса. Но деревенская баба Дуня, моя соседка с одной стороны, и плотник Иван, с другой, – с точки зрения того Космоса, в котором жили и молитвенно служили Новалис и Лао-цзы, Заболоцкий и Тарковский, – абсолютно на равных с Моцартом и Сальери в гостиной Господа Бога. "Шел в комнату, попал в другую..." Мы не ту дверь толкнули. Нынешний трансгуманизм - детище расизма, а он в самом ядре современного "правящего" человека, воспитанного в том числе искусством.

6

Сегодня общепринятый идеальный шаблон "настоящего" поэта – нечто вроде Бодлера и Верлена, нечто вроде Маяковского и Есенина. Мол, гений и добропорядочность – разнонаправлены. Мол, у поэта (в любом жанре искусства) не может быть семьи и какой-либо серьезной оседлости, то есть ответственности перед очагом, родителями, женой, сыновьями, дочерьми и т.д. Иначе, мол, он превратится в "буржуа" или "мещанина", пописывающего стишки (Пушкин) или философские книжонки (Розанов) или пассьончики и хоральчики (Бах), романчики и повестушки (Лев Толстой)... Поэт должен пить, гулять, не знать куда и зачем, падать заблеванной мордой в снег и просыпаться в поле, усыпанном "звездной пылью".

       Вот в этом-то и суть глобальной перемены, суть глобальной деградации самого существа художественности. Бах, Пушкин, Розанов и Лев Толстой самим направлением своей частной жизни воплощали идеальную модель творчества как целостного, пасомого свыше процесса. Заранее отметая инерционные насмешки, скажу нечто принципиальное и "антиевропейское": не вопреки семейственности они стали гениями, а благодаря ей. Ибо это совсем иная художественность, чем в веке последующем.

       Поскольку ты считаешь себя японцем в прежнем воплощении, мне пришла мысль ввести в наш разговор гипотетического дзэнского просветленного. Как бы он ответил на вопрос, каково главное произведение истинного поэта? "Он сам". Пушкин, Ван Гог, Бах, Толстой, Басё, Торо, Рильке, Вейль, Мертон, Чжуан-цзы, Будда... Все иного рода – шантрапа, эстетические картежники, нередко шулера. Дзэнский святой выражается прямо и лупит в лоб. Но он прав в своей методике, ибо на кону всегда стоит "или – или".