Вроде бы докопался до корней обожествления революции, неважно кем свершенной (хотя и без того всем было понятно, что революции творят бандиты и демоны). А корни, думается, в демоничности самой культуры нашего "серебряного века" (взятого в целом), в демонизированности самого сознания их деятелей. Эстетическая изысканность и демонизм, разумеется, корневым образом связаны. Конечно же, эстетика (кем только ни возвеличенная, вплоть до Бродского etc.) разрушила человека, уничтожила его дух. На фигуре Скрябина это хорошо видно. Скрябин, обожествлявшийся Борисом Пастернаком и далеко не им одним (целые хоры людей его обожествляли), жаждал и проповедовал Великое Разрушение во имя абсолютно Нового, символом которого для него был беспредметный эротический экстаз. Устремленность к ирреальному сверхчеловеку-гедонисту роднит Скрябина с Ницше. По свидетельству Л.Сабанеева (в передаче А.Ф.Лосева) "Скрябин жалел, что не мог привесить колокола к небесам для исполнения своей Мистерии, и свое рождение 25 декабря не в шутку сопоставлял с рождеством Христовым, видя в себе нового мессию и нового бога, который спасет людей".
Скрябин был в известном смысле инвариантом Ницше на чисто музыкальной почве. Алексей Федорович Лосев, обладавший гениальной способностью чувствовать исток, почву всякой музыки, писал: «Слушая Скрябина, хочется броситься куда-то в бездну, хочется вскочить с места и сделать что-нибудь небывалое и ужасное, хочется ломать и бить, убивать и самому быть растерзанным. Нет уже никаких норм и законов, забываются всякие правила и установки...» Это именно то, что ощутил Бунин в первые года после 17-го: торжествующее, разнузданное царство Хама, где Ленин от босяка мало чем отличался.
Еще глубже проник в этот совокупный феномен наш известный богослов протоиерей Георгий Флоровский, назвавший творчество Скрябина "опытом космической истомы, опытом мистическим, но безрелигиозным, без Бога и без лиц". «И чувствуется у него эта люциферианская воля властвовать, магически и заклинательно овладевать. Притязаемая теургия оборачивается волшебством, колдующим насилием, где нет ни смирения, ни духовного опыта, ни священного трепета, но почти обнаженная похоть мистической власти. Искусство действительно становится... темным действом». Что это, как не одновременный взрез сущности искусства и Маяковского тоже? Культ разрушения, некрофилии и властвования как особого рода эротического "насилия без границ". Но всё это под гарниром "абсолютного освобождения" адептов от каких-либо древних этических инстинктов.
Но еще раньше всё это понял наш большой философ и поэт Вячеслав Иванович Ивáнов, написавший 24 октября 1917 года эссе "Скрябин и дух революции". Он писал о том, что Скрябин буквально "сгорал от нетерпеливого ожидания предвестий конца... Он радовался тому, что вспыхнула мировая война... Он подавал свой голос за ускорение разрушительной и возродительной катастрофы мира". Войти в Хаос во что бы то ни стало – вот была пылающая цель "серебряного века". Дети. Но, конечно, не дети. Люди, тотально выброшенные из чань-дзэн, то есть из благой атмосферы естественной религиозности в ад копошения в эгогениальности. Конец Блока и Пастернака был страшен. (См. о последних днях Б.П. в рассказе А.Лосева в пересказе Бибихина: миф, конечно, но все же из столь солидных источников).
Уважемый Николай Фёдорович! Прошу прощения, что вмешиваюсь в дискуссию, но я был бы благодарен, если бы Вы могли уточнить один заинтересовавший меня в Ваших словах момент. Вы пишете: "я вовсе не рецензирую творчество Скрябина с позиций современного слушателя. С этих позиций вся и всяческая музыка есть равно одинаковый звуковой мусор, не несущий никакого содержания."
Вы имеете в виду, что:
1. Современный слушатель утратил способность понимать музыку по разным причинам (бездуховность, отход от даоцентричности, предательство Атмана в себе, загрязнённость ума продуктами современной цивилизации, отношение к музыке только как к развлечению и т.д.)? 2. Любая музыка как таковая и сама по себе является звуковым мусором и не имеет ценности по большому счёту по причине аппеляции к эстетике, а не к этике за редким исключением? 3. "Поэма Экстаза", написанная в 1907 году, могла быть адекватно понята лишь современниками, живущими в предреволюционное время и прогружёнными в Блаватскую и Штайнера, но не может быть понята людьми живущими в другое время и другой культуре?
Буду благодарен, если немного проясните данный момент. Спасибо большое.
Цитирую отрывок из "поэмы "905" ый год" (по памяти)
Мне 14 лет, Вхутемас, еще - школа ваяния В том крыле где рабфак. Наверху - мастерская отца. В расстоянии версты, где столетняя пыль на диане. И холсты, пол из плит и на плитах грязца.
Это дебри зимы, с декабря воцаряются лампы. Порт-Артур уже сдан, но идут в океан крейсера Шлют войска, ждут эскадр. И на старое здание Почтампта Смотрят сумерки, краски, палитры и профессора.
Сколько типов и лиц. Вот душевнобольной, вот - тупица. В этом - теплится что-то. А вот совершенный щенок. В классах яблоку негде упасть. И жара как в теплице. Звон у флора и лавра сливается с шарканьем ног.
Как-то раз, когда шум за стеной Как прибой неослабен Омут комнат недвижен И улица - газом жива. Раздается звонок... Голоса приближаются... СКРЯБИН!!! O, куда мне бежать От шагов моего божества!
Близость праздничных дней Четвертные, конец полугодья. Искрясь струнным нутром Дни и ночи открыт инструмент Сочиняй хоть с утра. Дни идут. Рождество на исходе. Сколько отдано елкам. И хоть бы вот столько взамен.
Предпоследний куплет - о том, что поэт, вспоминая себя маленьким, невольно обращается как к себе, так и к собеседнику, чтоб ему рассказали: ну где же спрятаться от непосильной радости встречи с сакральным для ребенка существом (другом его отца, художника Леонида Пастернака),с посещавшим их семью драгоценным гостем. Эту любовь маленького мальчика Б.П. просто пронес (почти) сквозь всю жизнь. Став кстати поэтом, а не композитором. Будучи отговоренным самим Скрябиным, а также и потому, что Боря узнал: у "его божества" не было "абсолютного слуха". Все это в целом не вяжется с вашими предположениями о том, что взрослый Пастернак ценил в Скрябине и/или его музыке "обожествленный призыв к кровавой переделке людей". Это было бы слишком далеким от искреннего и глубокого импульса юной души, и в целом от правды, представлением.
Что же касается высказываний Скрябина, что он, родившийся в православный сочельник 6 января, считал себя предвестником или даже новым мессией, то складывание про себя легенд должно быть не редкостью (а в целом приятным занятием) для людей мечтательных и творческих. Предположу, что это из той же оперы, что и выдумывание, скажем, Андреем Арсеньевичем легенды о своем происхождении из старинного рода (или нескольких родов). И то что по обе стороны столь разные притязательности, в существе дела это ничего не меняет: людям вообще свойственна пассионарность. И это может вызывать в качестве адекватной реакции лишь добродушную улыбку.
А требовать, чтобы Скрябин (или Пастернак или Ленин) сначала изменили себя, а затем, творили (или отказались и вовсе от творчества), то мне кажется, что может быть это и правильно. Только это как бы разговор совсем ни о чем.
Почему Пастернак восхвалял переворот октябрьский и почему в целом, еврейство, против русских людей? Я могу лишь догадываться. Дело в том, что все люди - из разного теста, и у каждой национальности свое понятие о справедливости и нормах общежития. Если нормы общежития со стороны какой-либо общности или человека нарушаются, то ответ обиженного человека не заставит себя долго ждать. Так устроены люди - мы ищем не истину, а всегда поём только самого себя. Это - эволюция. Соблюдай тот же Андрей Арсеньевич правила общежития в отношении Ольги Сурковой, разве появились бы выставляющие Тарковского в столь неприглядном свете ее книги? Нет! Не появились бы.
Браво, ЕТ, что вы так подробно заступились за свой миф о Пастернаке, превратив поэта в невинного дитя-ягненка, не способного воспринимать музыку непосредственно как стихию и смысл. Хотя чаще всего поэты уже в подростковом возрасте бунтуют против семейного консерватизма и навязываемых папой кумиров воспринимают в штыки. Да, мы творим мифы и живем часто в чужих проекциях. Но существо дела в том, что мы по мере накопления сил вольны сами выбирать себе "кумиров". Свидетельства сторонних ничего не значат по поводу души поэта, когда есть прямые свидетельства самого поэта о себе. Что там значит чириканье какой-то там Сурковой. Каждый видит "в меру своей испорченности". (Прямой, спонтанный человек неизбежно наживает себе кучу врагов). Любить или не любить стихи Пастернака было бы сугубым делом личного вкуса, если бы он не принадлежал к центровой большевистской элите - и не просто "в силу случайных исторических обстоятельств", а по сути, по центральному нерву. Большевистская демонология, яро длящаяся по сю пору, крайне обольстительна для весьма и весьма многих. Я даже допускаю, что стихи Б.П. воспринимаются западным читателем (особенно невежественным в отношении нашей реальной истории) как прекрасные и истинные; ибо искусство воздействует в контексте. Большевизм лжив по своему нутру, таково моё всегдашнее чувство. А "красота" или "искренность" - всё это эстетические приемы. Актер на сцене тоже рыдает "искренне".
Категоричность мнений этих двух-трех людей, их личные "заморочки" в силу того стоя реальности где их умы качествуют и проживают. У меня, играя или слушая Скрябина, не было подобных ощущений, откровенно призывающих к той или иной форме разнузданности, да и напыщенная монументальность у композитора лишь одна из многочисленных творческих задач (как у любого творческого человека) себе.
Подтолкнуть в могилу отжившее свое и войти в хаос тоже не совсем одно и то же. Вот например, слушая сегодня с утречка литератора Д. Быкова, услышал совет слушателям: открыть статью русского литератора Дмитрия Писарева "О брошюре Шедо-Феротти" и прочитать последний абзац. А ведь это 1862 год. Задолго до кажущегося "рвущим на себе рубаху" серебренного века.
Почтеннейший ЕТ, увы, вы ничего не поняли в моей заметке: я вовсе не рецензирую творчество Скрябина с позиций современного слушателя. С этих позиций вся и всяческая музыка есть равно одинаковый звуковой мусор, не несущий никакого содержания. Я дал голос трем современникам Скрябина, трем людям с выдающимся даром слушания и слышания. (Что было сравнительной редкостью даже в те времена). Четвертым слушателем был Пастернак, который тоже слышал в Скрябине обожествленный призыв к кровавой переделке людей. Но главное: вы не улавливаете смысла текста. Люди лезут менять мир, не будучи способными (и не пытающимися) изменить самих себя хотя бы на йоту. К тому же человек, недовольный миром (страной, порядками, нравами, людьми и т.д.), непременно выдает тем самым свое самодовольство, будь он кем угодно, Лениным, Скрябиным или Пастернаком. То есть выдает свою онтологическую несостоятельность. Одновременно выказывает, что он не поэт. Да будь он самим г-ном Д.Быковым, который, будучи недочеловеком (для меня всякий, строящий из себя сверхчеловека, - недочеловек), учит всех подряд, имея наглость называть мою родину паханатом и изрыгая кучу иных непотребных ругательств, свойств его ненависти к самому феномену русской земли; для меня сей иностранец - персона нон грата. Настоятельно прошу вас впредь не поминать этого господина в моем сайте. Быков – крайний случай патологической установки быть довольным собой и недовольным окружением. То, что в открытой печати могли появляться такие писаревские пассажи, как: "Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть. Их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни литераторы, подобные Шедо-Ферроти. То, что мертво и гнило, должно само собою свалиться в могилу; и нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы", – свидетельство той "свободы слова", которую дали Романовы "социал-демократической сволочи", как называл этих людей Розанов. Но меня (в моей заметке) интересуют не причины революции, а тот вполне загадочный феномен, почему Пастернак, лелейно возводимый десятилетиями нашей "правящей элитой" в сан эталонно-сакральной фигуры полуангела, не только искренне восхвалял большевистский переворот с его кровавейшими следствиями, но и признавался в конце жизни (Геннадию Айги например), что всегда страдал по поводу того, что эта "революция не была завершена". То есть не всех полноценных русских людей столкнули в могилу. В этом таинственный ужас. И здесь атмосфера "серебряного века" вполне явила свою импотенцию: недовольство внешним миром и абсолютное довольство собой. Писарев был маленьким глупым невежественным негодяем, крайне довольным собой. Тут ничего нового. НО: Пастернак возведен в икону. Как и тьмы наших поэтов и писателей того и даже нынешнего времени.
