Есть мышление с включением всех запасов душевной боли, когда-либо тобою пережитой. Вне опыта страдания экзистенциальное мышление немыслимо. Гегель изумительный виртуоз (он ли один?) чистого мышления, нельзя не восхититься формами и универсалистским симфонизмом оного. Однако с чем мы входим, с тем и выходим. Чему нас может научить жизнь Гегеля, если он царь и бог только на кафедре, а за ее пределами маленький филистер вне какой-либо судьбы. Такие вопросы задавал еще Сёрен. И имел на то право, ибо мыслил и сердцем тоже. В катастрофические эпохи если и возможно спрятаться, то, пожалуй, лишь в игру в бисер, предложенную Гессе, т.е. во внутреннюю Касталию, известную у нас в виде внутренней эмиграции.
Иногда мне думается, что напрасно я порой слал мысленные упреки тем русичам, чья юность совпала с началом 20-го века. Можно, конечно, думать, что они не выстроили позитивного мировоззрения и предались декадентству, как Блок. Но можно и без глупого резонерства увидеть, что всех мало-мальски чутких охватила громадная тревога, переходящая в ужас от предчувствия мрачной бездны наступающей эпохи Конца. Обычно говорят об эйфории начала века, о танце всеевропейского беспечного ликования перед лавиной ворвавшихся в быт удобств и технических ускорителей, возгоняющих реализацию подлых инстинктов хищничества и любопытства ("странствия"). Да, толстокожие именно так и ликовали, вытанцовывая танго и фокстроты. Но люди с тонкой кожей и с тонким слухом не могли не чуять ледяного Демонического Дыхания. Надо думать, что и Блок, и Флоренский, и великий князь Сергей Александрович и многие другие испытывали нечто вроде необъяснимо глобального отчаяния, читая будущие следы. Да и как не отчаяться, если начало века прошептало, что отныне всему русско-святоотеческому в России будет сказано "нет", что (свободная) жизнь индивида будет уже невозможна.
Всю жизнь Блок пел одну мелодию, назвав лучшую свою книгу "Страшный мир".
Почему бы тогда не предположить, что смена уклада происходила всегда, но только настолько постепенно, что едва улавливалась немногими, например автором Вишневого сада? Розанов о себе писал: есть люди, которым везде не место, неуютно, словно обруч какой стягивает грудь (или как он там писал) "словно на дне колодца, кричащий" : "тем, наверху".
Может все дело в том, кого и как мама родила? Если роды были трудные, то и жизнь и биография колючая? А если кто родился "ладно", то и жизнь легкая, и чарльстон и фокстрот?
Я помню себя в начале 90-х, необъяснимая тоска. Немногочисленные солидарные знакомые произносили фразы подобные такой: "видно что-то изменилось в природе, не иначе", что само по себе доказывало неясность смятения. И люди вынесли продавать вещи. Я, мало того, что не смог бы этого сделать сам (разве что мгновенно решившись на спор), даже не мог этого видеть и отводил глаза- настолько новое время унижало романтическое начало в человеке. Настолько мир профанировал и огрублял идеальное отношение к нему человека, прививая всем и каждому толстые подходы к жизни.
Но я задаюсь вопросом не является ли такой отклик на изменение действительности следствием всего лишь расколотой воли человека. Почему. Потому что реальность настоящая ведь всегда разнородна и слоиста, она включает в себя как высшие душевные движения, так и окончательно оформленный земной мир в виде земных танцев, а также слои тотального распыла - воплощенных инферналов. Так какой из этих слоев интересует князя мира сего и в чем заключается его "ледяное дыхание"?
Постепенность была прежде, двадцатый век ввел новый график перемен: катастрофичность. Вы японец и на вас сбрасывают атомные бомбы – это постепенность? Люди в кожанах с иноземными фамилиями у меня на глазах убили всех моих (безоружных) дедов и бабушек и далее я наблюдал, как десять лет мою мать и отца держали за колючей проволокой в приполярных землянках в голоде и тычках как зверей в клетках. Их сняли с земли предков, где они жили по крайней мере триста лет, и вот эта инфернальность что – постепенность? Да вспомните или почитайте "Тихий Дон", это же документ: полное истребление возможности жить на земле; свалившееся на голову поколения внезапно и необъяснимо. Их убивали те же гомункулусы, что убивали семью Столыпина, а потом и его самого, кто убил семейство русского последнего царя, кто убил великого князя, кто убил Флоренского, говорившего на срезе веков Розанову, что и Россию и его самого убьют именно эти существа. Разумеется, социальные условия не фатум.Человек в качестве существа внутреннего живет не вовне, его задачи внутреннего пути, внутренней трансформации в любые времена одни и те же. Оптимизм в том, что нас ведет индивидуальная судьба, ставящая нас в условия (подчас жесткие или даже жестокие), наиболее благоприятные для нашего личного душевно-духовного вызревания. Каждый из нас в опасности неправильно прочитать знаки своей судьбы или совершенно затеряться в пустотных огнях внешних реализаций, в мороке материализма. Ибо основание мирозданья – духовно. В этом корень оптимизма "без берегов". Разумеется, единого "объективного"мира для человеков нет, есть его переживания и интерпретации, бессчетные. Что хорошо одному, другого убивает. А что касается Блока, то я вовсе не в восторге от его унылых стонов, я просто ему сочувствую как персоне благородной, но внутренне застрявшей. Либо потакающей своим слабостям, все эти эстетизации шляний по ресторанам, как это глупо и отнюдь не поэтично. Сплошное индульгирование. Флоренский не индульгировал, но мощно жил во внутренних ритмах. Однако всех троих, мною названных (соединенных вполне случайно), столь разных, век растоптал, не дав им естественной смерти. А то, что в любых условиях человек при желании может уютно устроиться, кто ж в этом когда сомневался. Таковых живчиков в двадцатом и далее веке хоть отбавляй. Вот уже Ницше предлагал всех нытиков и всех недостаточно "удачно рожденных" ликвидировать в раннем детстве. Мол, право жить имеют лишь абсолютно удачливые и абсолютно сильные и непреклонно жестокие. Всех "добрых" – в утиль! Добрый – значит слабый, злой – значит сильный. Мир уже давно живет по этике Ницше. Но есть внутренний мир, неизмеримо более реальный, то есть бытийный. Вы упомянули Чехова. Он думал, что пишет"Вишневым садом" частную историю, не догадываясь, что Вишневый сад, пошедший под снос, это вся Россия и даже весь мир. Этот снос грянул как гром среди ясного неба. Догадывались немногие. Толстой? Он был мало озабочен всем этим, ибо жил-в-Боге (это не высокопарность, а констатация его обыденного делания). Он говорил: все кричат, что надо спасать Россию. Да не Россию надо спасать, а свою душу. Спасешь свою душу, и Россия спасется. Не спасешь душу – пропадет Россия.
