Дмитрий Бобышев в своих мемуарах, описывая свою удачную эмиграционную жизнь в штатах (уехал еще в конце семидесятых, женившись на американке), вроде как хвастается, что не испытывал ничего похожего на ностальгию. Но ностальгия – не механическое свойство выехавших. Да, первая и отчасти вторая русская эмиграция в Европу был сплошь прошита ностальгией, потому что уезжали и уехали русские люди. Да, ибо ностальгия – сугубо национальное явление; еще Рильке в письме Александру Бенуа сообщал, что ни в одном европейском языке даже и близко нет слова, которое бы соответствовало русской "тоске". Способность испытывать тоску – вот главный критерий русскости, и чем глубже корни этой тоски, тем более ты русский. Но и: тем более ты поэт. (Вот почему Лу Саломе говорила: поскобли русского, найдешь поэта: из-за тоски). Так что Д.В. Бобышеву следовало бы не радоваться, а обеспокоиться, как и почему у него атрофировалась столь сущностная и столь на Земле редкая способность.

       Последующие эмиграции из России были почти сплошь еврейскими. Уезжало много и тех русских по крови, чья судьба либо сплелась, либо переплелась с судьбами еврейскими. По мемуарам Бобышева я не без удивления обнаружил, сколь плотно он был окружен (разумеется абсолютно добровольно) еврейской (большей частью творческой) средой, кстати, весьма благополучной и жившей в счастливом довольстве. Кружок "при Ахматовой": плюс к Бобышеву Рейн, Бродский. Найман. Вот описание им ленинградской литературной жизни 1956 года: только на полутора страничках мемуаров (126 - 127):  Тхоржевский, Спасский, Зелика Штейнман, Илья Авербах, Додик Шраер, Сергей Вольф, Кушнер, Марк Вайнштейн, Найман, и далее групповое обсуждение письма от Пастернака, ответившего Марку Вайнштейну на его вопросы. А на других страницах обильное продолжение подобных фамилий. В этом литературном котле "русского духа" не могло быть чисто технически. О какой ностальгии или русской тоске как невидимом основании творчества могла тут идти речь? Да и контекст американской жизни Бобышева (судя по его же описаниям) никакого отношения к русским корням не имел. И все же (или: посему): зеро ностальгии.

       Говоря о судьбах русской поэзии, о преемственности ее традиций, разве можно забывать об этой существенной симптоматике. Хотя современный дискурс стремится решительно глобализировать феномен поэзии, всё и вся причесывая под одну гребенку. Национальное, т.е. почвенное начало пытаются вытравить. Что в корне не полезно ни этике (дхарме), ни духу. Но за глобализм ратует госпожа Эстетика, по-прежнему правящая бал на сквозных общественных ристалищах.